Дневник. Том 1

ного из тех портретов, что малюются для украшения префектур.

Когда нас пригласили в кабинет Дюмулена, мы сказали ему:

«Сударь, нам предъявили обвинение, которое, естественно, нас

крайне задевает, но, кроме всего прочего, существует одно об

стоятельство, еще более тяжкое: был упомянут «шантаж», и мы

явились к вам, чтобы получить объяснения по этому поводу...»

При слове «объяснения» г-н Латур-Дюмулен подскочил, как

чиновник, которого вызывают на дуэль, и заговорил сбивчиво,

сердито:

— Господа, я отказываюсь обсуждать подобные вопросы.

Я — государственный чиновник! — Казалось, он хочет спря

таться за письменный стол. — Какие объяснения? Ваш дядя

приходил ко мне... Я ходатайствовал как мог... Я ни за кем не

признаю...

— Простите, сударь, вы не совсем точно представляете, что

я имею в виду. Единственное, что я хотел бы узнать, — это су-

5*

67

ществуют ли какие-либо жалобы, в которых бы употреблялось

это слово?

— Ах, вот как! Да, ко мне поступают жалобы на газету

чуть ли не каждый день... Если бы я к ним прислушивался,

я бы давно ее закрыл.

— Но позвольте, я не могу себе представить газеты, кото

рой бы меньше, чем «Парижу», пристало слово «шантаж». Да,

сударь, не могу. Господин Вильдей настолько состоятельный

человек, что он недосягаем для таких обвинений. Он даже за

претил принимать подписку от актеров. Вот как обстоит дело.

— Очень рад, но не об этом речь. Если господин Вильдей

и вы сами, господа, благодаря вашему значительному состоя

нию не занимаетесь денежным шантажом, этим все же не ис

ключено, что газета, как все театральные газеты, прибегает

к шантажу... Допустим, чтобы спать с какими-нибудь актри

сами.

— Уверяю вас, сударь, что касается нас, то мы не знакомы

ни с одной актрисой ни из единого театра Парижа... Даже когда

мы, на свою беду, процитировали два письма мадемуазель Ра-

шель и мадемуазель Натали, письма, которые нам не принадле

жат (они хранятся у Жанена), не приводя имен их авторов, —

мы настолько соблюли скромность, что имя господина Ожье,

упоминаемого в одном из писем, заменили обозначением

«г-н Д»... Во всяком случае, мадемуазель Рашель не может быть

на нас в претензии, она отказалась от фривольной картины...

— Она и не жалуется, — поторопился заметить г-н Латур-

Дюмулен. — Я отдаю должное великому таланту мадемуазель

Рашель; и все же я далеко не всегда преклоняюсь перед ней.

Что касается господина Жанена, то, признавая и его талантли

вость, я все же счел нужным говорить о нем с господином Бер-

теном и собираюсь вызвать господина Жанена к себе, ибо

нельзя допускать, чтобы так настойчиво и предвзято чернили

талант мадемуазель Рашель.

Затем, чувствуя, что ступил на скользкую почву, он повер

нул назад и вкрадчиво сказал:

— Впрочем, сударь, я всегда проявлял снисходительность

к вашей газете... Я готов даже поддержать ее подпиской. Ваша

газета служит пристанищем для талантливых людей — для гос

подина Гаварни, например. А про вас, господа, я сначала ду

мал, что ваша фамилия — это псевдоним. Должен признаться,

мне нравится, когда юноши вроде вас, с довольно значительным

состоянием, занимаются писательским трудом по влечению

сердца. Они воздают честь литературе, не делая из нее ремесла.

68

Мне очень нравится, что вы работаете в газете... Но критикой

заниматься не надо, с ней только врагов наживешь, и даже если

писать только хорошее, редко обзаведешься друзьями.

Когда, совершив этот неожиданный пируэт, он кончил уле

щать нас пошлыми любезностями человека, не желающего

иметь врагов, мы откланялись, испытывая такое презрение, ка

кое только возможно испытать к лицемерному преследованию

и к империи, со всей учтивостью привлекающей вас к суду ис

правительной полиции.

Настала суббота. Вильдей отвез нас в суд в своей желтой

коляске, которая представляет собой нечто среднее между каре

той времен Людовика XIV и тележкой ярмарочного шарла

тана, — настоящая «колесница Солнца» Манжена *, нечто бли

стательное и театральное. Никогда еще никого не возили в ис

правительную полицию в таком великолепном экипаже. Сам

Вильдей, которому процесс казался поводом к торжественному

спектаклю, обзавелся для этого случая необыкновенным карри-

ком, темным, с пятью пелеринами, какой можно видеть в театре

Амбигю на эмигрантах, выходящих из своих рыдванов. Когда

экипаж остановился у ворот, зрелище было потрясающее: из

золотой кареты возникает бородатый человек в каррике! Как

будто из волшебной сказки вдруг возникает драма. Судебный

исполнитель не хотел впустить его в зал судебного заседания.

«Позвольте, — вскричал Вильдей, — я гораздо больше их вино

вен! Я владелец газеты!» В этот миг он много бы дал за то,

чтобы и его привлекли к судебной ответственности. На протя

жении всего следствия он колебался между двумя чувствами:

желанием играть такую же важную роль, как мы, и страхом

за судьбу своей газеты.

Наконец его пропустили; мы уселись на скамьях для пуб¬

лики в глубине зала, напротив судей. В зале было два окна,

стенные часы и зеленые обои.

Правосудие орудовало вовсю. Почти ежеминутно сменялись

люди на скамье подсудимых. Все происходило до ужаса быстро.

Год, два, три года тюремного заключения так и сыпались на