Дневник. Том 1

Вечером тревога. Мы с бабушкой, детьми и Катей Князевой пошли вниз, уложили детей. Соня общая любимица. У нее сияют глаза, и общую радость при ее появлении она принимает как должное. Перед тревогой она с Алешей пришли ко мне, и мы смотрели картинки в «Mon Jurnal». Алеше надоело, и он ушел. Она же прижалась ко мне и задремала у меня на коленях. Я испытывала настоящее счастье, прижимая этот маленький теплый комочек. Как мне хочется устроить счастливое детство, дать ей хорошую гувернантку, повезти летом куда-нибудь.

30 сентября. Мои именины. Пошла в церковь. Там очень хорошо поют, поют так, что отрешаешься от житейской путаницы. «Горé имеем сердца»[827]

 – в этом весь смысл церкви, богослужения. И такое потом успокоение испытываешь.

Ночь была спокойной, даже не верится. Вечером вчера около 8 была тревога, я была в госпитале. Слышна была пальба настолько сильная, что все раненые сбились в коридоре, куда почти не доносятся раскаты взрывов. Здесь же сидела и М.В. Попова, совсем больная. Вслух читали газету, я стала делать вечерние процедуры, впускать глазные капли, делать компрессы. Через силу входила в перевязочную, там казалось, что где-то близко кидают бомбы и вот-вот наступит мой черед. И постепенно страх исчез.

Около 9 тревога кончилась, и один из раненых заметил: вот вы-то до конца с нами просидели, а вчера все сестры в бомбоубежище сбежали, с нами осталась кухарка да две санитарки.

Оказалось, что вся эта стрельба и грохот был шум от наших собственных зениток. А накануне было сброшено много бомб; мы были в убежище, а Вася на улице насчитал до десяти взрывов.

28-го утром из кухонного окна я увидала людей, несущих от нашего подъезда носилки, лежащий на них был покрыт белым. Занесли в сарай.

Оказалось, в квартире 91, против нас, жила молодая женщина, очень худенькая, лет 35, Сабуренкова, с сыном и матерью. Муж был на фронте, и со взятия Кингисеппа[828] она ничего о нем не знала. В ночь первой ужасной для нашего района бомбежки, с 8 на 9, ее видели в жакте в совершенно растерзанном виде, с растрепанными волосами, вид у нее был мало нормальный, она рыдала. 9-го она сказала сыну: «Юра, я иду в магазин». И с тех пор исчезла. Ее искали во всех больницах – безрезультатно. 28-го какие-то военные пошли осматривать чердаки и в темном закоулке нашли ее повесившуюся. Мозг не вынес впечатлений. Жаль людей.

Вчера вечером, когда я пришла с дежурства, Вася, тоже дежурный по дому, рассказал таинственную историю. Военный заметил с улицы, что в одном из окон нашего дома, выходящего на Кирочную[829]

, как только начинается тревога, включался и выключался свет, было похоже на сигнализацию. Вчера туда пошли, стучались полчаса, пока открыли дверь. Там оказались дети Шельдер, две девушки 18 и 14 лет и мальчик лет 10. Мать у них недавно умерла. Их допрашивали; Вася ушел, так что подробности неизвестны. Старшую девочку отвели в НКВД. Может быть, они охраняли наш дом.

2 октября. Вчера я дежурила. Весь день слышалась орудийная пальба, раскаты. Все делают вид, а может быть, и действительно не обращают внимания на эти раскаты. Я откровенно признаюсь, что только делаю вид. Приехавшая к вечеру санитарка Наташа, она из Московского района, живет около Заставской, рассказывает страшные вещи. Палят по Московскому району. Она с семьей переселилась в землянку, муж с детьми там и остался. Железнодорожный мост через Обводный канал разрушен. Наши орудия тоже стреляют. И среди этой пальбы, под разрывающимися снарядами – люди, обыватели роют траншеи. Вчера (говорит Наташа) там стали падать снаряды. Люди побежали. Им закричали: «Стой, ни с места». Ну, которые умные, те успели убежать, а кто не убежал – все в кашу, одно мясо осталось.

Это рытье окопов в принудительном порядке – загадка для меня и для многих. Рыли под Кингисеппом, Веймарном[830] (Митя Толстой), Лугой, наша Катя была под Лугой, Толмачевом[831]

, Красным. Все это взято немцами, и немцы, как говорят, с благодарностью воспользовались готовыми траншеями. Сейчас-то, когда идет обстрел пригородов, это копанье производит впечатление маниакальной идеи сумасшедшего. Стопроцентное выполнение приказа и жажда выслужиться за чужой счет задурило бедным дуракам головы.

30-го была Соня Муромцева. Бомбы свистят над ее головой, но она влюблена, счастлива, ее приглашают в Александринку играть Лизу в «Дворянском гнезде»[832], глаза блестят. Я за нее очень и очень рада, т. к. считаю, что ее место на сцене.

Всякие слухи: будто бы Кронштадт уже взят, туда спустился десант. Уцелевшие корабли прошли в Неву. Тимошенко с армией перешел к немцам, присоединился к какой-то русской армии!?![833] А перед этим говорили, что он застрелился, что он расстрелян…

Мы вообще ничего не знаем. «Яко овца на заклание ведеся»[834].