Дневник. Том 1

Вчера была в госпитале на улице Мира на вечере их самодеятельности; предварительно мы репетировали с Валей, она выступала на концерте с куклами, я ей поставила басни Маршака, частушки, русскую, присутствовала на репетиции певцов, танцоров и думала: талант так и прет из этого народа – какие голоса, какая лихость. Ведь это все раненые, всё люди, вернувшиеся из ужаснейшей в мире мясорубки, – и хоть бы что!

Саша Зайкин – баянист. Очаровательный мальчик на вид лет 15 – 16, белокурый, с тонкими правильными чертами лица и лучистыми, аквамаринными большими глазами. С Урала, ранен в плечо, легкое, правую руку, изуродован большой палец. Спрашиваю: «Сколько вам лет?» – «Девятнадцать, – громко говорит он и более тихо добавляет: – Скоро исполнится». Прекрасно играет на баяне, подбирая все по слуху, нот не знает. Говорят, очень хороший, «обходительный» юноша. Другой юноша, постарше немного, – чудесный тенор. Да много их. А как воюют! Один уж Бог знает. И все для того, чтобы вернуться в колхозную беспросветную нищету, именно без всякого просвета и без всякой надежды на возможность улучшения своего быта, своей культуры, благосостояния.

Когда я вспоминаю колхозы, у меня вся душа переворачивается.

12 ноября. Хочу все же заставить себя писать каждый день. Вернулась от Анны Петровны, где были Новотельнов, Хлопин с женой, Бондарчук и позднее других пришла Т.А. Колпакова с Николаем Ивановичем Кучеровым, ради которого все и собрались. А.П. пишет третью часть воспоминаний[1241]

и дошла до «зеленого луча», который она видела в Коктебеле и не могла объяснить себе его происхождение. Оказалось, что объяснение простое. Как Бондарчук сказал: пропала вся мистика. Это одна из граней, один из цветов солнечного спектра, который бывает виден при совершенно ясной погоде при условии, что солнце садится или встает на совершенно ровной площадке, будь то на море или в горах, и т. д. Видим он бывает в течение ½ секунды или 1,7 секунды.

Новотельнов рассказывал, как они мыкались и голодали первый год своего пребывания в Самарканде, как все профессора ходили в столовую и часа полтора стояли там в очереди, чтобы получить «голый суп и голую кашу».

Бондарчук молчалив, но когда говорит, то говорит умно.

Вчера слушала 7-ю симфонию Шостаковича[1242]. Впечатление мне испортил Вайнкоп, полчаса расхваливавший симфонию и объяснявший ее политическую программность. Возмутительно: разжевывать своими словами с еврейским акцентом большое музыкальное произведение, которое само за себя должно говорить. По этой ли причине или нет, но мне сдается, что 5-я и 6-я мне больше нравились. Хорошо бы ее еще раз прослушать. И еще: после первой, лучшей части антракт минут 40. Цельного впечатления не остается.

Сегодня в булочной опять ругань наших гвельфов и гибеллинов[1243] – ленинградцев, остававшихся здесь, и эвакуантов. «И чего вы здесь делали, все как было, так и осталось, только нас обворовывали». Каково это слышать бабам, расчищавшим город в марте, апреле 42-го года?

Туда и обратно к Анне Петровне мы шли с Антоном Васильевичем пешком. Он говорил о разных бытовых и других неприятностях. «Я недостаточно сукин сын, чтобы преуспевать в жизни». Когда же я ему, говоря о своих делах, сказала, что я не могу ходить в Комитет по делам искусств выпрашивать и клянчить, как это делают другие, он стал упрекать меня в аристократизме. «При чем же тут аристократизм? Просто я, очевидно, как и вы, не сукина дочь! Я просто их презираю».

Но положение мое аховое. Институт театра и музыки обещал мне дать еще 1000 р. под статью. Бухгалтерша обещала деньги 10-го, а теперь говорит, что в лучшем случае после 25-го. Как прожить? Была сегодня в ломбарде: за фрак Ю.А. и жилет дали 120 р. (на 6 кг картошки) – и за бархатный спорок платья 70 р. А я должна…? 300 р. Ольге Ивановне и т. д. и т. д. И девочек надо выписывать и… т. д. Моя нищета сейчас беспредельна. Зарплата моя равна 130 р. (около 100 р. уже удержано на заем[1244], налоги и т. д.) – это рацион, масло и конфеты. Как тут жить? Я сейчас изо всех сил перевожу (выправляю) Стравинского, но надо и статью о кукольном театре кончать к 10 декабря. Деньги будут в декабре, тысячи две, а дальше что? Я не понимаю, как я буду жить, как девочек содержать, на что дрова покупать? И так бедствую я одна среди всех моих знакомых. И когда я нахожусь среди всех этих литерщиков[1245], мне хочется кричать не своим голосом SOS – save our souls[1246], – а я молчу и веду салонный разговор. А долги, долги. И голод, вернее, проголодь.

Обеды в институте таковы: ложка не больше 100 гр. вареной картошки, ложка картофельного пюре и ложка тушеных овощей, – иногда, редко добавляется кусочек рыбы, не всегда съедобной. Это все – завтрак, обед и ужин.