Дневник. Том 1

Хрип в легких перешел в какое-то бурление. Боже, Боже мой, какой ужас. Я еще вечером делала ей клизму, она сама встала в моем зеленом халате и села на горшок. Но тут видно было, что ей тяжело. «Поверните меня», – а глазки такие беспокойные, измученные. Я ее подняла повыше. «Дай мне чаю, погорячей и послаще». Я подогрела, напоила ее. «Сердце болит». Я все держала ее, обнимая. Она лежала, как бы засыпая и успокаиваясь. Я с ужасом увидала, что она стала медленнее дышать и страшно остывать. Потом головка наклонилась немного, губки раскрылись и показалось немного пены. Она вся опустилась. Что это: обморок, смерть? Я стала звать ее, кричать – ничего. Мама испуганная была все время около. Как была, я бросилась через улицу к доктору Токарской, стучала, стучала – уже было поздно, часов 12 – отворили. Умолила дочь ее прийти с камфарой, побежала домой. Алена лежала все так же. Алена, Алена, Алена. Часа два еще она была совсем теплая. Евгения Павловна побежала искать доктора. Я не верю, что ребенок умер, не может этого быть. Часа в два ночи пришел доктор и констатировал смерть. Я ходила не останавливаясь по комнате, потом села к ней, мне хотелось своим теплом согреть, вернуть ее. И сейчас, через год, все то же. Потом пришла Наталья Васильевна, целовала мне руки и сказала: «Любочка, у вас плохое сердце, болит спина, долго ли вы проживете, на кого бы вы оставили Алену, такую нежную, такую чуткую». Помню тогда же, была со мной только Евгения Павловна, такая злоба поднялась у меня против Юрия, и я ей сказала: «Вот жертва, вот ребенок, принесенный с рожденья в жертву самым низменным страстям. Весь период беременности, кормления был одним сплошным страданием и мукой. Алена и поплатилась». Деточка моя, деточка, уютная, родная, видишь ли ты мои слезы, чувствуешь ли ты мою любовь? Или, вернувшись к своему Божественному началу, все наше житейское уходит далеко, маленькое и незаметное. Девочка моя красивая, бесценная, любимая, когда я пишу, мне кажется, словно я говорю с тобой. И сегодня день весь был мучителен. На панихиду приехала Ксения и Елена Ивановна. Пришлось позвать о. Андрея завтракать. Он очень умен, все они очень милы, но мне бы только одной остаться, одной с тобой. Целый день Ксюша с Еленой Ивановной пробыли здесь, за обедом еще приехал Борис Пронин, потом Богданов-Березовский. И я говорю со всеми, вида не показывая, что мне все это общество не под силу. Я ненавижу в себе эту выдержку. Наконец все уехали. Юрий с Васей поехали к Пельтенбургам на елку. Я уверена, что у Юрия осталось об Алене самое далекое воспоминание, в церкви он все время подпевал певчим – когда больно и горе на душе, не запоешь. И вот часов в 10 пришел Гросс и Паллада и ушли только в час. И они знали, что сегодня годовщина, зачем же приходить? Еще в церковь – я понимаю. Или, судя по моему виду, они думают, что я забыла, утешилась. Аленушка, Аленушка, детка, что ты со мной сделала? Я не могу лечь спать, я не лягу. Я б хотела молиться всю ночь и не могу. Я могу плакать и чувствовать себя наедине с Аленой, только когда никого нет дома.

1934

1 января.

Сегодня Новый год. По-латыни есть пословица, Петтинато переводил ее на французский: toutes blessent, la dernière tue[457] – о минутах. Что принесет этот год; насколько в прошлом году все были подавлены и только говорили о голоде, настолько сейчас все стараются надеяться, что будет лучше. Именно стараются. Я говорю не о нашем круге, артистическом и привилегированном, а о среднем, о мещанстве, рабочих. Все в складчину встречают Новый год. Весь наш двор и Лиза тоже сложились и устроили встречу Нового года у Сидоренковых, купили водки. В парикмахерской только и говорили, что о встрече Нового года. Юрий сегодня утром сообщил, что его звали в Ленарк

[458], куда едут Толстые и все, желающие веселиться. Это меня возмутило: у человека 18-летний сын и никакого желания быть с ним вместе, что я ему и высказала. Я днем ушла, а Юрий без меня уехал в Ленинград, обещав Васе устроить и его туда же вместе с ним встречать Новый год. Я вернулась в 4 часа, Вася уже ждал телефона. Весь вечер он пронервничал, ожидая звонка; я выстирала и выгладила ему рубашку, папаша наконец позвонил, что места для Васи нет. Вася был ужасно возмущен. И так капля за каплей скопляется у Васи в сердце страшная обида на отца (он еще ничего не знает о новой возлюбленной, о заячьих амурах, все его человеческие проявления, кроме творчества, – тоже заячьи).

6 января.

«Mot»[459] Старчакова: 4-го у нас была Юдина, и я созвала наших детскоселов ее послушать. Сегодня Старчаков мне говорит: «Юдина в этот раз мне гораздо больше понравилась, чем в прежние разы, простой, милый человек. А тогда мне показалось, что она немножко салонная сумасшедшая вроде Пастернака». Пастернак – салонный сумасшедший!