Дневник. Том 2

правляется занимать позицию на площади Биржи, бросает на

ходу: «Мы только что обезоружили один пост».

Захожу на минутку к Бюрти. Офицер Национальной гвардии

осматривает квартиру и балкон, который господствует над

Бульваром. Он требует, чтобы все двери в квартире были остав

лены открытыми, дабы, как только появится армия Комитета,

его люди могли занять здесь позицию. Я смотрю на свою ме

бель, свои безделушки, свои книги, перевезенные сюда, и ду

маю, что им, быть может, суждено погибнуть при штурме дома.

На вокзале Сен-Лазар какой-то ошалевший солдат Нацио

нальной гвардии закрывает у меня перед носом деревянную

калитку и кричит, что поезда больше не ходят.

Пятница, 24 марта.

Несмотря на баррикады, которые растут и укрепляются на

Вандомской площади, наступило затишье, передышка. Один

выстрел — и все начнется снова. Но покамест положение не

столь серьезно, ибо одни не знают толком, чего они хотят до

биться, другие — в чем они готовы уступить.

Вторник, 28 марта.

Газеты видят во всем происходящем только один смысл —

децентрализацию: все дело, мол, в децентрализации *. А совер

шается просто-напросто завоевание Франции рабочими и подчи

нение дворян, буржуа и крестьян их деспотической власти.

Власть уходит от имущих и переходит к неимущим, она ухо

дит от тех, кто материально заинтересован в сохранении суще

ствующего общества, и переходит к тем, кто отнюдь не заинте

ресован ни в порядке, ни в стабильности, ни в сохранении

прежнего режима... Быть может, по великому закону сверша

ющихся в этом мире перемен, рабочие играют по отношению

к современному обществу ту же роль, что играли варвары по

отношению к античному миру, роль могучих сил разложения

и разрушения.

123

Четверг, 30 марта.

У меня есть одно неодолимое свойство: постоянно рождать

замыслы, несущие на себе печать моей индивидуальности. Если

голова моя — как, например, сейчас — не занята новой книгой,

то я денно и нощно тешу себя мыслями о том, как я насажу

сад, создам зеленый уголок с причудливой растительностью. За

неимением сада мысли мои обращаются на интерьер, на убран

ство комнаты, ее меблировку, отвечающие моему художествен

ному идеалу, — другие покупают его готовым у своего деко

ратора. И так у меня всегда: от сочинения книги я отдыхаю,

придумывая какую-нибудь коллекцию, мебель или переплет.

Пятница, 31 марта.

Risum teneatis! 1 Жюль Валлес — министр народного про

свещения*. Завсегдатай пивнушек занимает кресло Вильмена.

И тем не менее надо признать, что, сравнительно с остальной

бандой Асси, этот человек наиболее талантлив и наименее зло

бен. Однако Франция привержена к классике, и привержена

так сильно, что литературные теории сего литератора успели

уже сильнее повредить новой власти, нежели социальные тео

рии его собратьев. Правительство, член которого посмел напи

сать, что Гомера пора швырнуть на помойку, а «Мизантропу»

Мольера недостает веселости, может показаться почтенным бур

жуа даже более устрашающим, опасным и антиобщественным,

чем если бы оно, это правительство, издало декрет об отмене

права наследования и замене брака свободным союзом.

Воскресенье, 2 апреля.

Около десяти часов начинается канонада,— где-то в стороне

Курбевуа *. В добрый час! Гражданская война началась! Если

уж дело зашло так далеко, лучше война, чем убийства из-за

угла. Канонада умолкает. Неужели версальцы разбиты? Увы,

если версальцы потерпят малейшую неудачу, они погибли!

Один человек, приходивший ко мне, сказал, что, судя по

тем словам, которые он уловил в толпе, следует опасаться по

ражения.

Я тотчас же отправляюсь в Париж, изучаю выражение лиц —

ведь в дни революции это барометр событий. Я вижу на лицах

нечто вроде скрытого удовлетворения, замаскированной радо-

1 Только не смейтесь! ( лат. )

124

сти. Наконец, в газете читаю, что бельвильцы побиты, и долго

смакую свое торжество. Завтра — будь что будет.

Бюрти усматривает в происходящем начало новой эры.

А с меня хватит этих «новых эр», возглавляемых и руководи

мых людьми, с которыми сам Бюрти вряд ли согласился бы

пойти в дозор.

Я слышал, как один молодой бельвилец воскликнул, обра

щаясь к товарищам: «Это отвратительно! В ротах состязаются,

кто больше выпьет и съест!»

Вторник, 4 апреля.

Просыпаюсь очень грустный. Вокруг все молчит, — неужели

версальцы разбиты и мы во власти коммунаров? * К счастью,

вскоре доносится треск митральезы, далекий и такой приглу

шенный, что я не могу разобрать, — быть может, это стук про

ходящего поезда? Треск становится более отчетливым и ча

стым, словно это разбушевался смертоносный огонь.

На Бульваре — пьяный разгул национальных гвардейцев,

не свободных от смутного страха перед завтрашним днем; они

становятся опасны для прохожих.

Отчего в гражданских войнах люди делаются более храб

рыми, отчего те, кто бежал перед пруссаками, способны героиче

ски погибнуть от руки своих сограждан? Как мы должны про

клинать сегодня бездарное правительство Национальной обо

роны за то, что оно не сумело пробудить в людях такую храб

рость.

Весь день слышится шум этих машин смерти, и кажется,