Одержимый заботой о своем современнике, тем, чтобы в эпоху беспримерных черных бурь и сокрушающих ураганов, он, наш современный советский человек, надежда и опора всего человечества в борьбе с ядерной, экологической и другими угрозами, устоял, не сломался, писатель раньше других понял, что ураганы бессильны лишь перед тем, что имеет мощные и глубокие корни. И погрузился в вековечные пласты истории русского народа, попытался заглянуть в самый корень, наш с вами корень. Так родилась книга «Память». Она принесла автору всемирную славу. Но стоила ему преждевременной смерти. У гроба писателя я назвал «Память» книгой не столько о нашей памяти, сколько о нашем с вами беспамятстве. Но никакая другая книга, никакое другое произведение последних десятилетий не способствовало так обновлению, пробуждению, становлению исторического самосознания русского народа, как этот роман-эссе. И ни один не нанес такого сокрушительного удара по беспамятству людей, какое нанес роман-эссе «Память». Роман-эссе Владимира Чивилихина возвращает русскому народу главнейшую из его святынь – его историю. Произведение это о прошлом, трагическом прошлом русского народа, но написано оно для нашего современника. В сущности он, наш современник является главным героем, зримо, а чаще незримо присутствуя на каждой странице романа.
Чивилихин любил свою землю. Любил ее поля, леса… Он любил ее историю, он любил ее будущее. Оя и в историю ушел ради этого будущего, ради того, чтобы в этом будущем его народ занимал достойное место. Но больше всего Владимир Чивилихин любил людей-тружеников, людей-работников, веря в безграничную талантливость их, он искал таланты и находил их. Такие, как Сергей Викулов, сказали первое вдохновляющее слово о Василии Белове, прозаике, а Всеволод Кочетов о первых рассказах Василия Шукшина, автор «Памяти» по первым рассказам, прочитанным в рукописях, разглядел талант Валентина Распутина. Напечатал их в Москве и очень сердился, когда мы, в то время члены приемной комиссии СП Российской Федерации, без особого восторга говорили об авторе сборников «Костровые новых городов» и «Край возле самого неба».
Среди всех людей, с которыми сводила меня жизнь, не было более озартных, более упрямых и более эрудированных спорщиков, чем Василий Федоров и Владимир Чивилихин. Они не шли ни на какие компромиссы, когда дело касалось истины, а Владимир Чивилихин еще и до глубины души оскорблялся, если кому-либо удавалось загонять его в угол, заявлял, что больше не желает знаться, расплевывается навсегда. Сердился день, неделю, месяц, но искатель истины пересиливал свое самолюбие ради главной цели. И возгорались снова споры, а с ними и дружба. И вот его нет. И друга его Василия Федорова тоже нет. Ушли один за другим. Возможно и потому, что их рождения разделяли не только десять лет, но и целых 13 дней. 13 дней!
В моем воображении они, осеняемые Михаилом Шолоховым и Леонидом Леоновым, стоят как живые, настоящие писатели, писатели истины, челдоны, так они в один голос назвали себя в нашу последнюю встречу втроем…
Заканчивая свое слово, я вижу, как нелегко смотрит мне и вам в глаза Владимир Чивилихин, смотрит не моргая. Он не любил моего прищура, однажды мы даже поссорились из-за этого. Удивительно прямо сам он смотрел всем и каждому в глаза, смотрел своими чистыми глазами и говорил всегда и со всеми прямо и только начистоту. То были прямота и чистота принципиальности. Под пристальным прицелом этих глаз в особенности остро с горечью замечаешь, как многим из нас, занятых перестройкой, сегодня недостает либо прямоты либо чистоты.
Всеволод Овчинников
На фотографии Владимир Алексеевич выглядит подчас довольно официально. А в жизни Чивилихин совсем не такой, как на снимках. Он ни капельки не похож на «мэтра», изрекающего что-то глубокомысленное и любующегося собой со стороны. Он скорее старший товарищ, друг, только больше видевший и больше знающий. За всей его простотой и естественностью все время чувствуешь большую гражданственную мысль писателя-современника.
Евгений Осетров
Писательская судьба Чивилихина поучительна. Не каждый, встав на путь журналистики, поднимается до уровня искусства. А он сумел, потому что никогда не искал легких путей. Это, мол, пишу для газеты, а это для души. Всем произведениям отдавал свое сердце…
Когда я думаю о Чивилихине, то думаю – вот образ для подражания.
«Трудно мне сейчас браться за перо, как-то не подымается рука обо всем писать снова; не хочется обновлять боль множества людей, испытавших в связи с этой историей душевную депрессию и крах дорогих принципов. Писать, однако, надо». (В.Чивилихин)