Он ушел из жизни в возрасте 56 лет неожиданно для себя и других в ураганный субботний вечер 9 июня 1984 года на подмосковной даче, истратив за несколько минут до кончины свой последний физический потенциал в безуспешной борьбе с разыгравшейся стихией, пытаясь приподнять и закрепить надломленную ураганом тяжелую крону трехметрового кедра, привитого на сосне. Всю жизнь боролся писатель за сохранение кедровых лесов Сибири и Дальнего Востока и для этого одного, любовно выращенного деревца, не пожалел себя.
Я знал Владимира Чивилихина без малого 30 лет, и многие его произведения рождались на моих глазах. Это был широко и перспективно мыслящий, бесспорно очень талантливый человек… А еще была присуща ему врожденная любознательность, которую не смогли погасить ни ранняя безотцовщина, ни начавшееся с детских лет трудовое лихолетье в дымном депо на маленькой сибирской станции Тайга (может, потому так нежно и особенно романтично звучит всегда в чивилихинских произведениях слово «тайга»)…
У чивилихинских произведений нет легких судеб, все они создавались с огромной затратой внутренних сил, с проведением подчас глубоких научных исследований. Так были написаны публицистические очерки «Светлое око Сибири» (1963 г.) – о Байкале, «Там, где Волга впадает в море…» (1965) – о спасении реликтовых осетровых рыб, «Как вам дышится, горожане? (1967) – о загрязнении воздушного бассейна, «Земля в беде» (1968), «Шведские остановки» (1973) – о сохранении окружающей среды, которые стали набатным предупреждением и страстным призывом автора к необходимости оберегать природу – основу жизни на Земле.
Владимир Чивилихин раньше других почувствовал угрозу от ненормальных взаимоотношений между Человеком и
Природой… В этом отношении показателен пример его многолетнего содружества с выпускниками Ленинградской лесотехнической анадемии, решившими в конце 1950-х годов осуществить в алтайской кедровой тайге эксперимент по созданию лесного предприятия нового типа на принципах постоянства и равномерности природопользования.
Владимиру Чивилихину весьма импонировала суть замысла молодых лесоводов: «Они предложили и предварительно обосновали очень перспективный организационный и экономический принцип в подходе к богатствам сибирской кедровой тайги – государственное лесное хозяйство нового типа должно
Это он придумал в документальной повести «Шуми, тайга, шуми!» молодежному хозяйству звучное название «Кедроград», которое, по меткому выражению лесного корреспондента Георгия Мурашова, «пошло гулять по страницам научных и литературных произведения, вошло в обиходный словарь, уже почти оторвавшись от конкретного предприятия, которому принадлежало первоначально». Сам же Владимир Чивилихин усматривал в «Кедрограде» не только эксперимент большого экономического и научного значения, но и заключенный в нем огромный нравственный потенциал. Последнее особенно интересовало его как писателя… Волею судьбы мне пришлось быть участником всех кедроградских событий: от возникновения идеи экспериментального хозяйства у ленинградских студентов-лесотехников в 1957 году, затем – на протяжении всего многострадального таежного эксперимента, пока «мечта разыскивала путь», и до последнего времени, когда природоохранительная идеология Кедрограда стала получать признание. Эти обстоятельства позволяют оценить поразительную интуицию и умение Влалимира Чивилихина увидеть и поднять сокрытую еще в недрах реальной действительности, но уже существовавшую на самом деле общечеловеческую проблему, связанную с необходимостью сохранения природной среды.
Приехав на Алтай в сентябре 1959 года, он прожил у нас, выпускников академии, высадивших «десант» в предгорном селе Чоя, всего неделю, а через пять месяцев «Комсомольская правда» уже опубликовала повесть «Шуми, тайга, шуми!» в шести номерах газеты (14,16–20 февраля).
Возникшая в студенческой среде идея создания многоотраслевого лесного предприятия на принципах разумного природопользования из-за необычности своей и новизны остро нуждалась в поддержке. Прошло почти два года с момента ее появления, но усилия молодых лесоводов оставались все же малорезультативными и, я бы даже сказал, наивными в обстановке процветавшего тогда «антиприродного ведомственного бюрократизма», поразившего весь хозяйственный механизм.