Дни прощаний

– Так песня была хорошая?

Джесмин начинает смеяться так сильно, что не может говорить, а по ее лицу катятся слезы.

– Нет, – говорит она.

Я смеюсь вместе с ней.

Когда мы перестаем смеяться, она снова мрачнеет и говорит:

– Помнишь, как все было сопливо-зеленым? Когда мы расстались, все было черно-синим. До сих пор не тот цвет.

– Ты туда доберешься. Доберемся вместе.

– Мы еще сможем быть Потной Командой даже в прохладную погоду?

– Думаю, да.

– Я тоже.

Мы слушаем, как дождь барабанит по крыше машины, а между нами устанавливается шелковистое затишье. Оно опускается на мое сердце, как один из тех дней, когда температура настолько идеальна, что ты не чувствуешь собственной кожи, выходя на улицу.

Наконец Джесмин поворачивается ко мне, собираясь что-то сказать. Ее лицо освещено прозрачным оранжевым отблеском уличного фонаря и выглядит так, будто свет исходит от нее.

Я уже знаю, что отвечу согласием на все ее просьбы, потому нет для меня ничего более важного, чем сказать ей да.

– Хочешь поехать в завтра в школу вместе? – спрашивает она.

Да.

Глава 44

Иногда, когда я бываю на природе, я представляю, какие покой и идиллия царили до появления людей. Неподвижность настолько глубока, что это просто нужно видеть. Вот что я чувствую, сидя напротив доктора Мендеса. Мое состояние настолько напоминает счастье, что я просто улыбаюсь – большего и не надо.

Доктор Мендес улыбается в ответ.

– Похоже, у тебя сегодня все хорошо.

Я наклоняюсь вперед с опущенной головой, а затем поднимаю взгляд на доктора Мендеса.

– Могу я рассказать вам историю?

Он кладет локти на колени и молитвенно складывает руки.

– Пожалуйста.

Я заговорил об этом, но еще не знаю точно, что именно хочу сказать. Я тру ладони одну о другую. Потираю рот и нос. Смотрю на пол и жую щеки изнутри.

– Простите, – шепчу я.

– Не торопись, – говорит доктор Мендес.

– Первого августа Карвер Бриггс расставлял книги в магазине, в котором он работал. Трое его друзей, Марс Эдвардс, Блейк Ллойд и Эли Бауэр, были в кино и должны были с ним встретиться. Они собирались купить молочные коктейли и традиционно погулять по парку. – Я сильно сглатываю и, дрожа, делаю вдох. – Они были друзьями с восьмого класса.

Горло начинает сжиматься. Я кашляю и жду, когда полегчает.

– Он знал, что они скоро меня… его… заберут, но ему не терпелось. Так что он написал им: «Вы где, парни? Ответьте».

Я начинаю дрожать, глаза заволакивают слезы. Доктор Мендес сидит абсолютно неподвижно. Я жду, пока слезы перестанут течь, набираю воздуха и продолжаю дрожащим, но при этом почему-то очень громким голосом.

– Чуть позже он узнает, что они… эм… погибли в автокатастрофе, произошедшей примерно в то время, когда он им написал. Марсу, если быть точным. Он писал Марсу, который вел машину, потому что знал, что тот ответит именно так, как его просят. Даже несмотря на то, что Марс был за рулем. И он знал, что Марс за рулем.

Я пытаюсь отдышаться после еще одной порции слез. Руки ходят ходуном, и я сжимаю их в кулаки.

– И Карвер думает, что именно из-за его сообщения Марсу случилась авария, но не вполне уверен в этом. А в чем он уверен, так это в том, что он не хотел причинить им вред. Никогда. Никогда. Если бы он знал, что произойдет, он никогда бы этого не сделал. И ему очень жаль. – Я колеблюсь. – Мне очень жаль.

Я больше не могу контролировать себя и начинаю судорожно рыдать. Я наклоняюсь вперед так сильно, что доктор Мендес, наверное, видит только мою макушку. Я закрываю лицо руками и плачу так минуту или две – и это так приятно, как будто плачешь во сне. Доктор Мендес наклоняется и придвигает ко мне коробку с салфетками. Я беру одну, вытираю глаза и комкаю ее в руке.

Наконец я снова выпрямляюсь и без сил откидываюсь в кресле. Смеюсь сквозь слезы.

– Простите. Как ребенок.

У доктора Мендеса серьезное лицо. Он качает головой.

– Нет.

Он тоже откидывается на спинку кресла и барабанит пальцем по губам, глядя куда-то мимо меня. Начинает что-то говорить, но прерывается. Теперь он смотрит прямо на меня, и я никогда не видел у него настолько пронзительного взгляда.

– Теперь я хочу рассказать тебе историю, – говорит он мягко, словно спрашивая разрешения. – Обычно я этого не делаю, но сейчас чувствую, что должен.

Я повторяю его же жест «вперед». Он улыбается, когда узнает его. Я вижу легкую дрожь на его губах.

– Когда я учился в средней школе, у меня был близкий друг по имени Рубен Ортега. В общем, как-то вечером мы собирались погулять, но из-за чего-то поругались. Сейчас я даже и не могу вспомнить, из-за чего. Из-за глупости. Из-за чего-то незначительного. Мы разошлись. Я остался дома, а он отправился через мост на вечеринку Хуареса.

Доктор Мендес встряхивает головой и прикладывает палец к губам, будто стараясь не дать себе говорить. Но, откашлявшись, он продолжает мрачным голосом:

– На следующий день Рубена нет в школе. Я жду, пока он появится, но он не приходит. Я звоню ему после школы – ничего. А потом я узнаю, что его нашли в переулке за каким-то баром, сильно избитого, еле живого. Он еще держится некоторое время с помощью медицинских аппаратов. Но потом…