До февраля

Надо было пробежать эти простыни сопоставлений хоть одним глазом, просто для очистки совести, которая ныла на тему «Всем мозг выносишь, а сам даже не глянул». Руслан не хуже остальных знал, что толку от экскурсов в историю не бывает: тут же не кино, а жизнь, настоящая, в России, в Сарасовске, где каждое десятилетие отменяет предыдущее так, что любые достижения, тонкости и детали даже на замазку не годятся. Но знал он и свою дебильную совесть, не умеющую затыкаться. Проще дать, чем нытье терпеть, как говорила Любочка с первого курса технаря – которая так и не дала, кстати, зараза.

То ли кофе вышел чересчур крепким, то ли переутомление обострило впечатлительность, но Руслан, поначалу уныло ползавший по строкам и колонкам, вдруг увлекся настолько, что распечатал кусок Яндекс-карт и принялся отмечать на этом листке адреса и подробности, время от времени залезая в базы паспортного стола и кадастровой палаты.

– Нашел чего? – спросил Андрей от двери.

Руслан вздрогнул и чуть отодвинулся от экрана.

– Ага. Смотри. Формально три этих пачки вообще не должны пересекаться ни по фигурантам, ни по обстоятельствам и вообще. Но на самом деле…

– Ты что смотришь-то? – спросил Андрей.

Он как будто с трудом оторвался от косяка и, чуть качнувшись, быстро вошел в кабинет. Руслана обдало холодом: похоже, куртка Андрея промерзла насквозь, будто несколько часов висела на ледяном ветру. Хотя какие тут «будто». Явно так и было: болталась вместе с Андреем. Тот застыл весь, и лицо – черно-синее.

– Слушай, там кофе горячий и шаурма лежит, тебе купил, сожри-ка, – сказал Руслан озабоченно.

Андрей через его плечо вернул текст к началу, посмотрел на дату составления и произнес неживым голосом:

– Блядь, Руслан, ты все-таки в архив полез.

– И правильно сделал – говорю ж тебе…

– А я тебе говорю: нахуй архивы. Блядь, нельзя нормально, что ли: убили сегодня, поймали завтра, при чем тут вчера-то? Нахера вечно «Молчание ягнят» устраивать?

– Так если не получается?

– А так получится, да?

– Так я ж тебе говорю, а ты не слушаешь! И вообще, у тебя есть другие варианты?

– У меня, Руслан, вариант такой, – помолчав, тяжело сказал Андрей. – У меня, Руслан, сестру убили. Родную. И я ее даже похоронить не могу. У меня, Руслан, ближе никого не было, только мать. А мать тоже убили. А ты, Руслан, архив…

Он махнул рукой, развернулся, снова качнувшись, и ушел к двери, которой опять не хлопнул. Руслан встал, сказал, глядя на щель, «блядь», снова сел и невидяще уставился на экран, гоняя текст вверх-вниз. Потом вдруг замер, поморгал, придвинул распечатанную карту, некоторое время изучал пометки, будто не веря, и принялся быстро открывать остальные вкладки текстовых документов, просматривая в каждом только начало первой страницы и сверяясь с базой регистрации граждан по месту проживания. От неловкого движения кружка опрокинулась и замерла на боку, выпуская на столешницу жидкого кофейного червяка. Руслан не обратил на это внимания, лишь рассеянно придвинул поближе листок, чтобы его не зацепила лужица.

Он скопипастил несколько строк из разных объябонов и справок в один файл, который отправил на печать, откинулся на спинку кресла под жужжание принтера и, прикрыв глаза, пробормотал несколько строк, будто повторяя таблицу умножения на восемь. Затем встал, снял с принтера листок, изучил его, отставив от глаз, будто картинку, хмыкнул, подхватил куртку и выскочил из кабинета, на ходу вызывая в телефоне один из последних номеров.

Глава шестая

«Рукопись представляет собой любительское сочинение, малограмотное почти с любой точки зрения: слог очень цветист и неточен, семантика плавает, композиция отсутствует, сюжета в основном нет, а когда он проглядывает, оказывается запутанным до полной невнятности. Текст состоит из тринадцати неочевидно связанных глав, общий объем чуть больше 200 стандартных страниц А4, в стандартной дешевой папке-скоросшивателе голубого цвета. Протагонистом выступает молодой человек без прошлого и без имени, называемый “Он”. Ближе к середине протагонист несколько раз называет себя Змеем, но в следующей главе “Змей” уже забывается и до конца текста не всплывает ни разу.

Каждая глава начинается и завершается высокопарными трюизмами, как будто не очень начитанный пятиклассник пытается умничать и философствовать, используя красивые, но непонятные ему самому слова. Но сердцевину каждой главы образует эпизод подлинного, как теперь можно понять, преступления, описанного почти примитивным стилем, переходящим в безмозглые красивости, лишь когда автор пытается объяснить и оправдать свои действия сверхидеей. Она сводится к тому, что старые люди несчастны сами и делают несчастливыми других, смерть делает несчастных счастливыми, но только “Он” взял на себя право определять, кто достоин счастья смерти.

Понятно, что у такого текста не было надежды быть опубликованным: его невозможно рассматривать ни как литературу, ни как бульварное чтиво, которое должно быть простым и понятным. Извлечь годные фрагменты»