До февраля

Аня с трудом сдержалась, чтобы не ответить: «Игры тебе, да?» Ей опять резко подурнело, словно от горла к животу быстро продернули толстую ледяную трубу. Наташа, подумала она. Пусть это не по правде будет, а? Бывают же полицейские спецоперации всякие, когда объявляют человека убитым, чтобы заказчика выманить, а потом оказывается, что это инсценировка. Аня однажды ненароком увидела телепередачу про такой маневр: за убитую выдали то ли банкиршу, то ли чиновницу. И так Ане стало мерзко, что она даже с бабушкой поцапалась. Та говорила, что здорово бандюганов обманули и посадили потом, а Аня твердила: «Родственников же не предупредили, даже сына, он же правда думал, что маму убили. Так же нельзя. Он же не простит».

А теперь Аня твердо знала, что простит Наташе и кому угодно любой обман, грубость, подлость – лишь бы Наташа оказалась живой.

«Я с Баженовым разговаривал», – написал вдруг Паша после паузы.

Аня вытерла слёзы. Паша продолжал, вернувшись вдруг к идиотской своей манере бросать короткие реплики кусками, так что три экрана мотать надо, пока до сути дойдет:

«Про Наташу»

«Насчет новостей про нее»

«И про остальное»

«Вообще про дела эти»

«Он такой: категорически исключено»

Аня, поняв, что это может быть надолго, напечатала:

«Так сразу было понятно, сто раз же говорили»

«А мне пофиг. Кто они такие вообще?»

«Начальство вообще-то»

«Начальство деньги нормально платит и работу дает, а не это вот»

На деньги-то пока грех жаловаться, подумала Аня, вспомнив про золотую карточку, которую дал ей Баженов, а заодно про то, что так и не проверила баланс на ней. Писать про это она не стала, конечно, потому что важнее была вторая часть вопроса, про работу:

«Про “Пламя”-то что сказал? Всё, закрыли?»

«Нет, про закрыли точно не сказал. Да я особо и не спрашивал. Не до того, сама понимаешь. Он зато спросил – про тебя, типа в порядке ли, сможешь ли дальше работать»

«Понятно»

«Ань»

После паузы:

«А ты сможешь?»

«Не знаю»

«Ань»

«Что?»

«А мне поможешь?»

Почему я всем должна помогать, бессильно подумала Аня. Я маленькая девочка из неремонтированной хрущевки маленького забытого богом городка маленькой депрессивной области, которую все путают с Саратовской, я дура больная, я, наверное, аутист или аспергерик, у меня ни образования, ни опыта, ни личной жизни никакой, в конце концов. Нет и не было. И не будет, скорее всего. Чего им всем от меня надо?

Она пару секунд повыла в голос, старательно высморкалась, вытерла распухшие веки и напечатала:

«Конечно. Чем?»

Дура больная, что тут еще скажешь.

Глава седьмая

Ногу Руслан попортил, когда ему было двенадцать. Это оказалось даже не очень больно, но очень обидно. Как раз шел отбор в областную сборную для поездки на межзональный чемпионат в Тюмень. Руслан считался лучшим полузащитником и в список попадал почти автоматом, осталось выполнить формальности: отбегать контрольный матч и не опозориться. Руслан отбегал достойно, заколотил гол и поучаствовал во втором красивой передачей, после которой и угодил под идиотский подкат Грихана. Опозорился, в общем. Сам виноват, по сторонам смотреть надо. Не хочешь несколько секунд смотреть по сторонам – две недели смотри на раздутое вдвое колено, с которым ни встать, ни пройтись, ни на унитаз сесть. Хороший урок. Жаль, не впрок только, как и большинство уроков, полученных в первые двадцать лет.

Грихан долго извинялся, хотя он-то всё сделал правильно. Грихан и на чемпионат поехал. И ничего там не забил. Сарасовская команда пролетела со свистом, и никто из ее состава футболистом не стал.

Руслан, конечно, тоже не стал. В следующий раз он выбил колено уже через полгода, и с тех пор хроническое растяжение только прирастало более серьезными диагнозами, симптомами и неприятностями. Так что уже к четырнадцати мамка запретила ходить на тренировки, даже «только посмотреть». Руслан еще несколько месяцев норовил, конечно, «только посмотреть», но после очередной травмы, почти незаметной, кстати, вдруг сообразил, что давно не забивал с игры, давно перестал настигать ускоряющегося соперника, что тренер смотрит на него с жалостью, а пацаны – с досадой, и что никто не отбирает у него мяч не из уважения, а из нежелания снова повредить его хрустальное колено. Да и зачем отбирать, сам на третьем шаге потеряет.

Это было даже обиднее, чем непопадание в сборную, обиднее, чем боль или неспособность быстро сбегать в туалет. Но так, оказывается, случается: тебе всего четырнадцать, а жизнь уже предопределена. Вернее, два самых существенных фактора твоей жизни. Футбола, которым ты жил, больше в твоей жизни не будет, а хромота, которая мешает жить, останется в твоей жизни навсегда.