До конца жизни

Цыган на минуту задумался, потом как-то оценивающе-вопросительно поглядел на мужика и спросил?

— Сколько их у тэбя?

— Считай, тысяча, — тяжело опустил тот на колени руки.

— Хочешь, по дэвяносто копеек заберу?

— Все? — изумился мужичишко.

— Все! А что?!

Теперь задумался, заерзал на табуретке мужичишко и вдруг попробовал набивать цену:

— А может, все-таки по рублю?

— Цыган торговаться нэ любит, — остановил его Коля. — Нэ хочешь — нэ надо.

Мужичишко сокрушенно покачал головой и стал отступать.

— Ладно, черт с ними. Билет в кармане.

— Катя! — крикнул цыган и протянул мужику руку.

Катя все поняла с полуслова, кинулась из кухни в спальню, погремела там какими-то замками и дверцами и вскоре вернулась назад со счетами и толстой пачкой денег в руках. Деньги она передала цыгану, а сама на редкость ловко и сноровисто толстыми, унизанными золотыми перстнями пальцами стала откладывать на счетах костяшки. Цыган подождал, пока она закончит, а потом неожиданно для всех сдвинул костяшки в правую сторону и, отсчитав ровно девятьсот рублей, положил на стол перед мужиком.

— Цыган любит правду.

Мужичонка на мгновение растерялся, опешил, но вскоре пришел в себя, спрятал деньги и, поглядев на часы, поднялся:

— До свидания, Ваня, — похлопал его по плечу цыган. — Приезжай еще.

— Будем живы, приеду, — поднялся мужичонка и, обращаясь почему-то к одному Матвею, развел руками: — Вишь, какая незадача?

— Вижу, — посочувствовал тот, хотя толком и не понял, какая тут незадача. Ну, уступил по десять копеек на венике, так зато все сразу продал, оптом, без торговли и без всякой там суеты.

Проводив мужика до двери, цыган вернулся на кухню, заговорщически подмигнул и разлил еще по рюмке. Все выпили, посидели минут десять — пятнадцать и начали потихоньку расходиться: время уже было позднее, а завтра вставать ни свет и и заря.

Матвей и Санька вошли в свою комнатенку, наскоро разобрали постели и погасили свет.

— Вот тебе и цыган! — зашептал в темноте Матвей.

— А что, цыган как цыган, — ответил Санька.

Они немного полежали молча. Санька как будто даже начал засыпать, но Матвея вскоре снова потянуло на разговор.

— Сань, а Сань, — позвал он. — Вот если бы тебе миллион, что бы ты делал?

— Я? — полусонно засмеялся Санька. — Пропил бы. А чего?!

— Не-е, я серьезно.

— И серьезно, пропил бы, и все дела.

Матвей обиженно замолчал, перевернулся на другой бок. И тут Санька не выдержал — размечтался:

— Я бы, знаешь, чего, Матвей Калинович?! Я бы все… Ну, понимаешь, совершенно-совершенно все…

— Ладно, — почему-то горестно вздохнул Матвей. — Давай спать.

— Давай, — согласился Санька и вскоре, мешая Матвею собраться с мыслями, весело, беззаботно захрапел.

А Матвею, как и вчера в поезде, опять почему-то не спалось. Думал он вначале о доме, о жене и дочери, хотелось Матвею перекинуться с ними двумя-тремя словами, посидеть за столом или сделать сообща какую-нибудь тяжелую домашнюю работу. Потом ему вспомнился трактор. В темноте даже послышалось, как он стучит отлаженно и ровно. Матвей потянул носом и ему показалось, что он чует родные привычные запахи и масла, и солярки, и только что вспаханной черноземной земли. Захотелось плюнуть на всю эту торговлю, как можно скорее уехать домой, к Евдокии, к немного шумливой, но родной Таньке, к рабочим колхозным мужикам. В сердцах Матвей даже решил, что завтра распродаст лук по два, а то и по полтора рубля, лишь бы поскорее отсюда уехать, от этих цыган с их тысячами, от всей этой суеты и недоразумения. На душе немного посветлело, полегшало, и он тоже стал потихоньку засыпать.

Но вскоре испуганно пробудился: кто-то, неуверенно пошарив по стене рукою, щелкнул выключателем. Матвей открыл глаза и увидел в дверном проеме то ли грузина, то ли другого какого южного человека. Был он хорошо выпивши и, судя по всему, добрался сюда, в комнату, с большими трудами. Недоуменно оглядывая койки, он долго бормотал что-то на своем языке, потом, заметив наконец Матвея, оторвался от дверного косяка и протянул руку:

— Отар Шотович.

Стряхивая с себя дрему, Матвей пожал ему руку, назвался и стал объяснять, кто они с Санькой и откуда. Тот вначале делал вид, что старается понять, о чем ему толкует Матвей, хмурил брови, одобрительно мычал: «Ах, маладэц, дарагой! Какой маладэц!», но вскоре выдохся, кое-как стянул галифе и упал на койку.

Матвей поднялся, сердито выключил свет. Черт его знает, что за дом: ночлежка какая-то, да и только. Он долго ворочался на чужой неудобной койке, на чем свет стоит ругал Саньку, подбившего его в эту поездку, и думал опять лишь о том, как бы поскорее отсюда вырваться.

* * *

Но утром, как только Матвей оказался на базаре, как только снова услышал разноголосый шум и гомон, так сразу все ночные разморенные мысли куда-то исчезли, улетучились. Матвей проворно установил весы, развязал мешок и, когда первая покупательница поинтересовалась луком, сам не зная каким образом, ответил:

— Три рубля.

— Чтой-то дорого, — засомневалась та.

— Дорого — мило, дешево — гнило, — ответил Матвей.

— Это точно.