–
– Ох, детка, оставь себе. Налей бабушке кампари с содовой.
– Уже иду. – Анина понесла сумку Матильды в ее комнату.
– Я позвоню Николине, обрадую, что мы дома, – сказал Олимпио.
– Прежде выкати мое кресло на солнышко.
Анина принесла Матильде на террасу коктейль и масляный крендель. Она придвинула стул, чтобы сесть рядом с бабушкой.
– Рановато для алкоголя.
– Когда тебе за восемьдесят, ни рано, ни поздно уже не бывает.
Анина разломила крендель пополам. Ноздреватая мякоть была нежной и маслянистой, а корочка твердой и румяной. Она протянула половинку бабушке.
– Я соскучилась по масляным кренделькам. – Матильда окунула кусочек в бокал, чтобы размягчить его. – Монахини в Дамбартоне делали шотландский вариант. Поповеры, так они их называли. По ним я тоже скучаю.
– Можем попробовать их испечь, – предложила Анина.
– Иногда приятнее просто вспоминать. Во всяком случае, мне.
– Вкус хорошей еды итальянцы никогда не забывают.
Матильда кивнула. Удивительно, но так можно было сказать и про всю ее жизнь – она всегда помнила хорошее.
Часть третья
Всякий, кто стремится обрести вечную жизнь на небесах, пусть прислушается к этим предупреждениям.
О смерти – она неотвратима
О суде Божием – нет суда строже
О муках ада – нет кары страшнее
О рае небесном – нет выше блаженства
34
Быстро пройдя по многолюдным улицам, Доменика остановилась у газетного киоска. Она купила утреннюю газету и тут же развернула ее, ища глазами хоть какое-то упоминание о муже. Весть о судьбе, постигшей заключенных и экипаж «Арандоры Стар», уже разнеслась по Ирландии и Шотландии, хотя толком никто ничего не знал. Сестра Матильда сообщила ей, что Мак-Викарс погиб вместе с капитаном и большей частью команды, но Доменика отказывалась в это верить. Ее муж обязательно нашел бы способ к ней вернуться.
И все же с каждым часом надежда таяла. Наконец в газете напечатали неполный список пассажиров и членов экипажа. Среди нечетких фотографий выживших она не нашла своего мужа. Прочитав скупые подробности случившегося, поморщилась. В том виде, в каком они были изложены, события казались вымышленными, факты расплывчаты. Доменика перевернула страницу.
Доменика остановилась перед дверью дома Мак-Викарсов и сделала глубокий вдох, прежде чем постучать.
На пороге появилась Гризель:
– Я знаю, зачем ты явилась.
Доменика прошла за ней на кухню. В доме пахло сыростью, хотя окна были открыты, а прямо под ними рос осыпанный белыми цветами боярышник.
– Мне очень жаль, миссис Мак-Викарс.
Гризель стояла спиной к Доменике, вцепившись в крышку стола.
– Я ездила в город сегодня утром. Я видела газету, но не стала ее покупать. Не было нужды, я и так все знала. На почте я не подошла к списку погибших. Я знала, что там есть его имя, что оно написано чернилами, и не захотела это видеть. Да еще все эти люди вокруг. Но мельком я взглянула. Он был в списке.
– Он был преданным сыном. Похороны… – начала Доменика.
– Никаких похорон не будет, – сказала свекровь. – Он погиб в море.
– Но торговый флот хотел бы…
– Мне нет дела до торгового флота. Я говорила ему, что военный флот лучше. Разве он меня послушал? Ни разу.
– Но, миссис Мак-Викарс…
– Они забрали моего сына, и теперь он мертв. Никакая медаль или бумажка с золотыми буквами мне его не вернет. Свои побрякушки пусть оставят себе.
– Он умер героем.
Гризель развернулась и посмотрела Доменике в лицо:
– За кого? За итальяшек? Твоих земляков? Сборище жуликов. За немцев? Вот увидишь, они нас быстро победят. У них есть бомбы. Их люфтваффе сровняют нас с землей. За австрийцев? Да кому они нужны? Разве им есть дело до меня?
– Но это касается вашего сына. О нем должны помнить.
– У меня есть свои воспоминания.
Доменика не могла понять, почему в несчастье ее чопорная свекровь ничуть не изменилась. Она не горевала, а скорее негодовала, как будто сын доставил ей неудобство тем, что погиб, служа своей стране.
Гризель налила кипяток в заварочный чайник и накрыла его грелкой. Сшитая из кусочков бархата и фетра грелка была в форме домика с окошками и дверью. Из окошек торчали крохотные войлочные веточки сирени. Эта симпатичная вещица привносила частичку тепла и уюта в холодный дом и явно свидетельствовала о том, что когда-то Гризель мечтала о счастливой семейной жизни.