Добролёт

Шелихов(громко и степенно). Воины и вожди! Глядите, как велико могущество людей моего племени! Я пошлю к этому камню огненную змею, и она съест камень. Тот, кто владеет такой силой, может многое!

(Шелихов поднёс к фитилю горящий факел, и огонь змейкой, разбрызгивающей золотые искры, побежал к камню.

Коняги, ничего не подозревая, переводили глаза с камня на вытянутую руку русского тойона, но, наскучив долгим горением фитиля, готовы были уже усумниться в могуществе Шелихова, как вдруг грохот мощного взрыва поверг их ниц. Все увидели, как огромный камень сорвался с вековечного места, взлетел в воздух и рассыпался мелкими осколками. Даже у толмача, хорошо знавшего великого Ше-лиха, дрожал и обрывался голос, когда он переводил слова русского предводителя конягам.)

Шелихов. Мне нужно тысячу байдар и на них два раза столько же храбрых воинов, которых я поведу на охоту в Страну Солнца. Примите честь, оказываемую мною, и через три дня вечером приходите ко мне с именами воинов. Я владею силой, какую вы сами видели. Со мной вы сможете сделать многое такое, што не знают и не ведают ваши недруги.

(Через три дня коняги поздним вечером стояли перед крыльцом избы Шелихова и смотрели на новое проявление его могущества: большой кулибинский зеркальный фонарь висел над крыльцом и мощным потоком света, усиленного заложенными в нём оптическими стеклами, прорезал ночную тьму. Фонарь этот Шелихов приобрёл по сходной цене в Москве, где познакомился с его изобретателем, самоучкой Иваном Петровичем Кулибиным.

В благоговейном страхе шептались дикари и с готовностью, не спрашивая ни о чём, накладывали на разостланную юфтевую шкуру отпечатки омоченных в сажу пальцев, в знак согласия на неслыханную в этих местах далёкую экспедицию.)

Ка-тыла. Тойон Ше-лих имеет власть сводить на землю солнце!

Наталья.

Не только солнце. Седня будем ешо чай пить с сухарями и танцы танцевать.

Ка-тыла. А водовку давать будете?

Шелихов. Дадим. Но немного. А то вы тут такие танцы начнёте!

Бритюков. Совсем с ума сошли. Да они, напившись, перережут друг друга.

Наталья. Мирон, ты не бойся, не перережут. Вот если б украли, то могли.

(Русские и алеуты показывают свои танцы, пьют чай. Водят хороводы.)

Самойлов(рассказывает промысловикам). Но ешо Григорий Иваныч заохотил алеутов к письму и чтению. Пишет, к примеру, в дальнее селение портовщику, русскому, вестимо, указание по нашим делам, с ним мешочек леденцов либо корольков, якобы в подарок посылает, а в бумажке пропишет: «Шлю столько-то леденцов (али ешо чего), пересчитай тут же при гонце и спроси с него, ежели недостачу обнаружишь». Умора была глядеть, как ошарашенно озирались они, когда спрашивали: а куда девалось столько и столько леденцов либо ещё чего? «Откуда ты можешь знать, – отпирается гонец, – сколько их было? Их много». «Бумажка сказала, что ты съел десяток», – отвечаем.

Иные потом хитрить пробовали: положат в дороге бумажку под камень или песком присыплют, чтобы не видели, сколько вытащил мелочишек, а оно опять всё в известность приходит. Ну и пошла меж алеутов слава: «Сильные знаки имеют лусы, чёрные по белому рисуют. Поглядят на них и знают, што ты закон нарушил…», «Всё видит бумажка, сильней шамана бумажка!».

Самойлов

(Шелихову, когда остались одни). Диких замануть аль обмануть большого труда не надо. Только промысловики наши бузят.

Шелихов. А чего им не хватает? Сходим в Калифорнию и потом в Охотск. Когда ешо случай такой представится?

Самойлов. Нарвёмся, Иванович. Люди устали. Надо бы с ними поговорить.

Шелихов. Ещё чаво! Иди и говори.