Добровольческая армия в «Ледяном» походе

Численность войск, отступивших от Екатеринодара и образовавших 1–2 (14–15) марта в ауле Шенджий отряд, названный позже кубанской армией, достигала 5 тыс. человек, при «боевом элементе» не более 3 тыс. Пешие партизанские отряды были сведены в Кубанский стрелковый полк под командованием подполковника Р.М. Туненберга, конница включала две группы – казачью полковника Г.Я. Косинова и черкесскую полковника Султан-Келеч-Гирея; артиллерия отряда была объединена в батарею из девяти легких орудий[362]. Кубанцы имели радиостанцию и, полагая, что Добровольческая армия оснащена не хуже, предпринимали попытки связаться с ней по радио.

4 (17) марта кубанский отряд занял станицу Пензенскую, но на переходе в Саратовскую его авангард натолкнулся на сопротивление. Одновременно были получены сведения о том, что генерал Корнилов ведет бои восточнее. На этом реализация намеченного плана прекратилась. Впрочем, отсутствие единства среди членов правительства и военного командования делало проблематичным следование кубанцев какому бы то ни было плану вообще. По меткому выражению Н.Е. Какурина, армия «бродила» за Кубанью, южнее Екатеринодара[363]

, только в районе Шенджия оказавшись в течение недели дважды. «Настроение отряда было подавленное. Большинство не понимало движения взад и вперед… Такое положение привело некоторых участников похода в отчаяние, и усилился уход из отряда отдельных лиц»[364]. Между тем отряд покидали не только отдельные лица, но и большие группы. Так, 9 (22) марта конный отряд полковника Кузнецова (200 всадников при двух орудиях), прикрывавший отход армии, отказался от присоединения к главным силам и двинулся на Туапсе (в дальнейшем был рассеян)[365]

.

День 11 (24) марта, когда армия вела бой на подступах к станице Калужской, по признанию атамана А.П. Филимонова, стал критическим для кубанского правительственного отряда. В бой были втянуты все силы и атаман лично, собрав в обозе нестроевых и безоружных, в том числе членов правительства и Законодательной рады, направлял их в передовые линии. В этот напряженный момент несколько черкесов из Шенджия доставили известие о том, что в аул прибыл разъезд Добровольческой армии, а сам генерал Корнилов наступает туда же[366]. Поздно вечером того же дня в окрестностях аула Голтукой произошла первая встреча разведки кубанцев с конниками отряда полковника Глазенапа, о чем свидетельствует его донесение в штаб армии[367]

.

Соединение с Добровольческой армией в сложившейся обстановке, несомненно, являлось спасением для кубанцев. Войска откликнулись на известие о скором соединении с большим воодушевлением, однако командование обоих отрядов сразу оказалось перед лицом непростых и болезненных проблем.

Кубанское правительство и рада, как приверженцы идеи самостийности, не желали бы ни в чем уступить Корнилову и в то же время понимали, что им нечего противопоставить его популярности. Еще меньше выгод сулило вероятное объединение кубанского отряда с Добровольческой армией В.Л. Покровскому, ничем в последние две недели себя не проявившему, но зато только что произведенному в генералы. Рассказ о первом известии о приближении добровольцев В.Г. Науменко сопровождает весьма туманным комментарием: «Сообщение это некоторыми лицами, занижавшими высокое положение находившихся в тылу, было названо провокационным, и они советовали не верить ему…»[368]

. Не возникает сомнения, что к «некоторым лицам», стремившимся игнорировать положение атамана и членов правительства, в первую очередь относился Покровский. Судить об этом позволяют характеристики, которые дает ему атаман Филимонов как человеку, всегда желавшему «подчеркнуть, что окружающие не разбираются в обстановке»[369]. При всем самомнении 29-летний кубанский командующий, конечно, отдавал себе отчет в том, что вряд ли может рассчитывать на сколько-нибудь заметную роль в Добровольческой армии.

В свою очередь добровольческие начальники слишком хорошо помнили свой недавний опыт взаимодействия с донской властью и не могли принять всерьез кубанской самостийности, которая по сути была для них проявлением революционности. Таким образом, обе стороны имели достаточно веские основания если не для взаимного недоверия, то для весьма настороженного отношения друг к другу.