Добровольческая армия в «Ледяном» походе

Надежды добровольческого командования на отдых за Кубанью совершенно не оправдались. Форсировав в ночь на 8 (21) марта Лабу у Некрасовской, армия двинулась по территории с преимущественно иногородним населением, которое весьма самоотверженно с оружием в руках выступило против добровольцев. Переходы 8–9 (21–22) марта на село Филипповское и 10 (23) марта на станицу Рязанскую происходили в условиях постоянных атак со всех направлений. Общее впечатление тех дней точно передает Р.Б. Гуль, находившийся после ранения в лазарете: «Под Киселевскими хуторами бой – долгий, упорный. В обоз прибывают раненые, рассказывают: “Здесь крестьянские хутора – так все встали, даже бабы стреляют”»[345]. По словам А.П. Богаевского, армия попала в «сплошное осиное гнездо большевизма»

[346]. Высказывание генерала неожиданным образом иллюстрирует изменения, произошедшие в сознании людей, уже в полной мере втянувшихся в гражданский конфликт. Сущность их выразилась в формировании емкого, устойчивого и в то же время лишенного подлинно человеческих черт образа врага. Такой образ, как правило, сосредоточившийся в слове, понятии, его обозначающем, утрачивал, таким образом, первоначальный смысл и нес теперь скорее лишь негативную эмоциональную нагрузку. Для описываемого времени еще не были характерны привычные теперь определения «белые» и «красные». Использование их авторами мемуаров о 1-м Кубанском походе навеяно более поздними периодами Гражданской войны. Для обозначения офицера, белогвардейца, вооруженного врага власти Советов в простонародье бытовало слово «кадет». Пример его использования советской пропагандой приводит А.И. Деникин: «“Кадет” – это воплощение всего злого, что может разрушить надежды масс на лучшую жизнь…»[347]

. Добровольцы в обиходе именуют своих врагов «товарищами», «большевиками», соответственно любые проявления враждебности к себе, равно как и любые деяния революционной власти независимо от их содержания, – «большевизмом». Во время движения армии через черкесские аулы 11–13 (24–26) марта добровольцы столкнулись со следами недавнего погрома, население аулов стало жертвой грабежей и бесчинств. А.П. Богаевский, не вдаваясь в детали, сообщает: «Большевики зверски расправились с мирными черкесами»[348]. Ни у кого не вызвало сомнений, что разорение аулов – дело рук революционных отрядов. Однако вскоре выяснилось, что набеги на аулы совершали жители соседних хуторов и станиц, и в первую очередь Рязанской, только недавно принимавшей Добровольческую армию и «выразившей покорность» Корнилову. «Несколько дней приезжали из Рязанской в аул с подводами казаки, крестьяне, женщины и дети и забирали черкесское добро…»

[349]. Так разрешались во время гражданской смуты недобрые отношения старых соседей. Их политическая подоплека была, конечно, минимальной, но дала вполне предсказуемый в тех условиях результат – черкесы охотно пополнили ряды добровольцев.

После тяжелых боев под Филипповским и Рязанской армии наконец удалось оторваться от противника. Более спокойная боевая обстановка позволила миновать черкесские аулы менее чем за трое суток. Совершая форсированные марши, не разгружая лазарета, добровольцы прошли около 80 верст и поздно вечером 13 (26) марта достигли аула Шенджий. За такой поспешностью стояли действительно веские основания. Тексты приказов по армии позволяют судить, что не позже 10 (23) марта командование располагало достоверными сведениями о том, что войсковой отряд кубанского правительства ведет бои в районе Шенджий – Калужская[350]

, до которого оставалось всего 1–2 перехода. Таким образом, соединение двух контрреволюционных группировок приобретало реальные перспективы.

События января – февраля 1918 года на Кубани и в Причерноморье в значительной мере повторяли донской сценарий. Их особенности определялись в первую очередь тем, что в силу удаленности и даже изолированности области от основных революционных центров, конфликт развивался в большей степени за счет местных движущих сил и под влиянием местных специфических факторов. Многочисленное иногороднее население края активно участвовало в революционном процессе, что при выжидательной позиции казачества лишало кубанское краевое правительство какой бы то ни было реальной опоры в народе. Прибывавшие на территорию края большевистски настроенные воинские части и соединения Кавказского фронта представляли собой хотя и плохо управляемую, но весьма многочисленную вооруженную силу, противопоставить которой кубанской власти было нечего.