Добровольческая армия в «Ледяном» походе

Политический облик добровольчества в первые его месяцы оценивается множеством очевидцев с удивительным единодушием. Наиболее известны полные пафоса слова А.И. Деникина: «Добровольцы были чужды политики, верны идее спасения страны, храбры в боях и преданы Корнилову»[528]. Преданность вождям в данном случае выступала определенным суррогатом политических ориентиров, а возможно и собственных взглядов. Об этом как о само собой разумеющемся говорит прапорщик С.М. Пауль, рядовой Офицерского полка: «Разговоры на политические темы в армии при Корнилове не поднимались. Он сам являлся для нас олицетворением политики, духовным диктатором»

[529]. Последнее, однако, не означает, что положения «Корниловской программы» автоматически превращались в политический катехизис добровольчества. Понятным и, без сомнения, разделенным добровольцами мог быть единственный ее пункт – вооруженная борьба до полного уничтожения большевизма. Широкая номенклатура демократических свобод, нашедших отражение в программе, скорее способна была вызвать раздражение и дезориентировать офицерство, потянувшееся к Корнилову. Очевидец свидетельствует: «Слово “Учредительное собрание” для добровольцев (так же и для народных масс, как выяснилось потом) было чуждо, малопонятно и даже одиозно, подобно словам “комиссар” и “комитет”»[530]

.

Все своеобразные условия и обстоятельства первых месяцев борьбы Добровольческой армии объективно формировали офицера-добровольца нового типа, для которого новые «добровольческие» ценности уже приходили на смену традициям и ценностям старой императорской армии. Весьма интересное и важное для наших выводов наблюдение принадлежит полковнику И.Ф. Патронову, возглавлявшему в штабе Добровольческой армии отдел комплектования. Внимание его привлек образ действий и высказываний одного из молодых офицеров отдела – прапорщика Пеленкина, который являл собою тип добровольца-фанатика и был корниловцем, вероятно, более чем сам Корнилов. Сущность этого явления И.Ф. Патронов поясняет простым примером: если старые кадровые офицеры исполнили бы любой приказ командующего вне зависимости от собственного к нему отношения, то доброволец-фанатик будет руководствоваться при этом лишь собственными соображениями целесообразности, так как идея борьбы с большевизмом для него превыше воинской дисциплины и даже превыше обожания Корнилова[531].

Добровольческий антибольшевизм не имел в своей основе каких-либо альтернативных идейных течений и не означал неприятия социализма как политической доктрины с буржуазных позиций – для этого подавляющее большинство офицеров и добровольцев просто не располагали достаточными знаниями и опытом. Реальным его содержанием было отношение к врагу, сложившееся уже в ходе военного противостояния. Этот несложный механизм много лет спустя описал в своих воспоминаниях один из первых добровольцев С.Я. Эфрон: «Зло олицетворялось большевиками. Борьба с ними стала первым лозунгом и негативной основой добровольчества»[532]. Крайне размытый образ противника, понимание под «большевизмом» любых проявлений враждебности или хотя бы нелояльности к себе придавали добровольчеству значительный потенциал для дальнейшей радикализации. Об этом свидетельствует отмеченное исследователями существование в среде добровольческого офицерства устойчивого раздражения и даже озлобления по отношению к буржуазии[533]

. Возникновение этой парадоксальной черты добровольчества, без сомнения, относится к начальному периоду существования армии.

Важнейшим итогом 1-го Кубанского похода следует считать тот факт, что добровольческое сообщество, заявившее о себе в период формирования армии и первых боев в январе 1918 года, подтвердило свою стабильность, жизне- и боеспособность, прошло «полевой стаж» в тяжелейших условиях и безоговорочно заслужило право называться армией. В 1-м Кубанском походе сложилась структура Добровольческой армии, ставшая организационной основой ее дальнейшего развертывания. Окончательно сформировавшиеся в походе первые добровольческие полки – Корниловский ударный, Офицерский (в скором времени генерала Маркова) и Партизанский (в скором времени генерала Алексеева) – стали не только военно-организационным ядром армии и опорой командования, но и живым воплощением ее традиций, связанных в первую очередь и главным образом с походом. Можно сказать, что у Белого движения появилась собственная «легенда», столь необходимая любому военно-политическому движению с момента своего возникновения. 1-й Кубанский поход был теперь обречен на долгую жизнь в сферах, далеких от описания его только как исторического эпизода.