Дочь фортуны

Главные улицы, имеющие форму гигантской полуокружности, концы которых упирались в берег, перерезались прямыми дорогами, которые спускались с обрывистых холмов и заканчивались в порту; некоторые были настолько крутые и грязные, что взобраться наверх не могли даже мулы. Порой на город налетал порывистый ветер, поднимая вихри из песка и пыли, но вскоре воздух успокаивался, а небо расчищалось. В Сан-Франциско уже появилось несколько надежных зданий, еще десятки строились прямо на глазах, включая и такие, в которых планировали разместить фешенебельные отели, однако бóльшую часть города составляла масса временного жилья: лачуг, бараков, хижин из жести, дерева и картона, парусиновых палаток и сараев с соломенной крышей. Недавние зимние дожди превратили порт в болото, немногочисленный транспорт застревал в грязи, и требовались дощатые настилы, чтобы перебраться через канавы, заполненные мусором, бутылочными осколками и пищевыми отходами. В Сан-Франциско не было очистных каналов и сточных труб, вода в колодцах была непригодна для питья, люди умирали от холеры и дизентерии – все, кроме китайцев, привыкших пить чай, и чилийцев, выросших на гнилостной воде у себя на родине и потому не подверженных воздействию более слабых бактерий. Разношерстная толпа бурлила, охваченная лихорадочной деятельностью: люди толкались, спотыкались, куда-то волочили строительные инструменты, бочки, ящики, катили тачки, вели в поводу ослов. Китайские носильщики несли поклажу на двух концах шеста, в неустойчивом равновесии, и не обращали внимания, кого они задевают по пути; сильные выносливые мексиканцы брали на спину груз, равный их собственному весу, и поднимались трусцой в гору; малайцы и гавайцы пользовались любым поводом, чтобы затеять драку; янки заезжали в наспех сколоченные магазины, не слезая с лошадей, опрокидывая всех, кто попадался на дороге; урожденные калифорнийцы щеголяли расшитыми куртками, серебряными шпорами и брюками с двумя рядами золотых пуговиц по бокам, от пояса до самых сапог. Потасовки и дорожные столкновения сопровождались криками, – впрочем, в городе и так было шумно от пил, молотков и сверл. С пугающей частотой раздавались выстрелы, но никого не тревожило, что стало одним покойником больше, зато похищение ящика с гвоздями немедленно собирало толпу разъяренных горожан, готовых вершить правосудие своими руками. Собственность ценилась гораздо дороже жизни, любая кража на сумму больше сотни долларов каралась виселицей. Не было недостатка в игорных домах, барах и салунах, украшенных изображениями голых женщин – за отсутствием женщин из плоти и крови. В лавочках торговали всем на свете, в первую очередь алкоголем и оружием, и цену заламывали втридорога, потому что торговаться старателям было некогда. Покупатели чаще всего расплачивались золотом и не удосуживались собирать крупинки, которые прилипали к весам. Тао Цянь понял, что легендарная Камсань, Золотая гора, о которой он столько слышал

[21], – это настоящий ад, и подсчитал, что с такими ценами его сбережений надолго не хватит. А от кошелька с драгоценностями Элизы вообще не будет никакого прока, ведь здесь единственным средством платежа был звонкий металл.

Элиза по мере сил протискивалась сквозь толчею, держась поближе к Тао Цяню и радуясь, что на ней мужская одежда, поскольку женщин нигде не было видно. Семь путешественниц с «Эмилии» на руках доставили в один из салунов, где они, очевидно, уже начали отрабатывать те двести семьдесят долларов, которые задолжали за проезд капитану Катcу. Тао Цянь выяснил у носильщиков, что город поделен на сектора и люди одной нации селятся по соседству. Ему посоветовали держаться подальше от австралийских бандитов – эти могли напасть просто для развлечения – и указали на нагромождение палаток и хибар, где обитают китайцы. Тао Цянь зашагал в ту сторону.

– Да как же я отыщу Хоакина в этой кутерьме? – спросила Элиза, чувствуя себя потерянной и слабой.

– Если есть китайский квартал, должен быть и чилийский. Найди его.

– Я не хочу расставаться с тобой, Тао.

– Вечером я возвращаюсь на корабль.

– Почему? Тебя не интересует золото?