Дочь фортуны

Тао Цянь узнал Кантон так же хорошо, как прежде знал свою маленькую деревню. Ему нравился этот беспорядочный старинный город, окруженный крепостными стенами, нравились извилистые улочки и каналы, где дворцы и хижины смешивались в полном беспорядке без малейшего стыда, а некоторые люди жили и умирали на лодках, ни разу не ступив на твердую землю. Тао Цянь привык к жаркому влажному климату с долгим летом под бичами тайфунов, зато с приятной зимой, которая длится с октября по март. Кантон был запретным городом для иностранцев, но порой на него обрушивались пираты под флагами чужих государств. В городе было несколько торговых постов, где чужеземцы имели право покупать и продавать товары только с ноября по май, но налоги, ограничения и предписания давили так сильно, что иностранные торговцы предпочитали вести дела в Макао. Рано утром, когда Тао Цянь отправлялся на рынок, он часто видел новорожденных девочек, которых выкинули на улицу или в каналы; многие тела были разорваны в клочья собаками и крысами. Никто не хотел растить дочерей, они были обузой. Зачем кормить девочку, которая ничего не стоит, а потом перейдет в услужение в семью мужа? «Лучше один увечный сын, чем дюжина мудрых, как Будда, дочек», – гласила народная пословица. И все равно детей было слишком много, они продолжали рождаться, как крысы. Бордели и опиумные курильни процветали повсюду. Кантон был город многолюдный, богатый и веселый, со множеством храмов, харчевен и игорных заведений, где шумно отмечались все праздники согласно китайскому календарю. Даже истязания и казни служили поводом для веселья. Толпы собирались на улицах, чтобы приветствовать палачей в окровавленных передниках, с наборами острых ножей, отсекавших голову одним уверенным ударом. Правосудие вершилось споро и просто, без возможности обжалования и без ненужной жестокости – за исключением измены императору: это страшнейшее из преступлений каралось медленной смертью, а также низведением всех родственников до положения рабов. Малые провинности карались поркой или деревянной колодкой, которую на несколько дней вешали на шею осужденному: все это время человек не мог ни отдохнуть, ни поднести руку к голове, чтобы поесть или почесаться. На площадях и рынках выступали сказители: они, как и нищенствующие монахи, бродили по стране, сохраняя тысячелетнюю традицию устного предания. Жонглеры, акробаты, заклинатели змей, мастера переодевания, странствующие музыканты, люди-змеи, фокусники устраивали представления на улицах, а вокруг них бурлила торговля шелком, чаем, нефритом, специями, золотом, черепаховыми панцирями, фарфором, слоновой костью и драгоценными камнями. Овощи, фрукты и мясо шли нарасхват: капустные кочаны и нежные побеги бамбука продавались возле клеток с кошками, собаками и барсуками, которых мясник по запросу покупателей тут же убивал и свежевал одним движением ножа. Пернатому товару отводились целые переулки: не бывало дома без птиц и клеток – от самых простых до изделий из резного дерева с инкрустациями из серебра и перламутра. В особо отведенных местах торговали разноцветными рыбками: они приносили удачу. Любопытный ко всему Тао Цянь останавливался поглазеть, знакомился с людьми, и потом ему приходилось бежать, чтобы успеть выполнить поручения в той части рынка, где продавали товары для его ремесла. Этот сектор он мог бы найти с закрытыми глазами по стойкому запаху пряностей, трав и кореньев. Высушенные змеи лежали ворохом, как пыльные клубки; жабы, саламандры и причудливые обитатели глубин ожерельями висели на бечевках; сверчки и большие жуки с жесткими блестящими панцирями томились в коробках; обезьяны разных видов дожидались очереди на смерть; лапы медведей и орангутанов, рога антилоп и носорогов, тигриные глаза, акульи плавники и когти таинственных ночных птиц продавались на вес.

Первые кантонские годы прошли для Тао Цяня в учении, работе и услужении старому наставнику, которого он вскоре полюбил как родного деда. Это было счастливое время. Воспоминания о собственной семье стирались, Тао Цянь забыл лица отца, братьев и сестер, но только не лицо матушки – она являлась к нему часто. Вскоре учеба перестала быть обузой и превратилась в страсть. Всякий раз, когда мальчик узнавал что-нибудь новое, он бежал сломя голову к учителю и взахлеб рассказывал о своем открытии.

– Чем больше ты будешь узнавать, тем вернее почувствуешь, сколь мало ты знаешь, – смеялся старец.