Дочь фортуны

Тао Цянь по собственному почину решил овладеть кантонским и мандаринским, потому что оказалось, что диалект его родной деревни крайне скуден. Он стремился впитывать знания своего учителя, и старик шутил, что мальчишка ворует даже его сны, но собственная любовь к знаниям питала его щедрость. Мастер делился с Тао Цянем всем, что тому хотелось выяснить, – и не только по части медицины, но и во всех областях его обширных знаний и утонченной культуры. Учитель был по природе человек добродушный, но при этом строгий и требовал предельного усердия, ибо, как он сам говорил, «времени у меня осталось мало, а все, что я знаю, с собой в могилу я не заберу, поэтому кто-то должен это использовать после моей смерти». При этом старик предупреждал Тао Цяня, что неуемная тяга к знаниям может сковать человека по рукам и ногам, подобно чревоугодию или распутству.

– Мудрец ничего не желает, не судит, не строит планов, разум его открыт, а сердце пребывает в покое, – утверждал наставник.

Когда Тао Цянь ошибался, мастер корил его с такой печалью, что ученик предпочел бы получить взбучку, но этот метод был отвратителен старому чжунъи

, который никогда не позволял гневу управлять его поступками. И все-таки были случаи, когда мастер наносил ему ритуальные удары бамбуковой палкой – без злости, исключительно в педагогических целях: так бывало, когда чжунъи безошибочно угадывал, что ученик поддался искушению азартной игры или заплатил женщине. Тао Цянь научился шельмовать со счетами из лавок, чтобы делать ставки в игорных домах, притягательности которых противиться не мог, или чтобы получить кратковременное утешение в борделе, в объятиях одной из своих пациенток, которые предоставляли ему скидку как учащемуся. Хозяин узнавал об этом незамедлительно, потому что, если Тао Цянь проигрывал, он не мог объяснить, куда подевались деньги, а если выигрывал, не мог скрыть своего ликования. А запах женщин впитывался юноше в кожу.

– Снимай рубашку, сынок, мне придется несколько раз тебя взгреть, вдруг ты наконец да и поймешь. Сколько раз я тебе говорил, что страшнейшие из бед для Китая – это игра и проституция? За игрой люди теряют продукт своего труда, а в борделе теряют здоровье и жизнь. С такими пороками тебе никогда не стать хорошим врачом и хорошим поэтом.

В 1839 году, когда Тао Цяню было шестнадцать, между Китаем и Великобританией началась Опиумная война. К этому времени Китай превратился в страну нищих. Крестьяне, покрытые лохмотьями и гнойниками, покидали свои поля и брели в города – толпу оттесняли силой оружия, обрекая на скитание по дорогам Империи, точно свору голодных псов. Шайки разбойников и повстанцев сражались с правительственными войсками в нескончаемой войне, состоящей из взаимных засад. Настало время упадка и грабежа. Ослабевшая имперская армия под командованием продажных офицеров, получавших из Пекина противоречивые указания, не могла оказать сопротивления мощному и дисциплинированному британскому флоту. Поддержкой народа армия тоже не пользовалась: крестьяне устали смотреть, как солдатня вытаптывает их посевы, поджигает деревни и насилует их дочерей. Почти через четыре года сражений Китай был вынужден признать унизительное поражение и выплатить победителям сумму, равную двадцати одному миллиону долларов, уступить Гонконг и предоставить право на устройство «концессий» – кварталов для проживания иностранцев со статусом экстерриториальности. Там у иностранцев была своя полиция, администрация, учреждения и законы, безопасность обеспечивалась собственными войсками; это были настоящие государства на территории Китая, оттуда европейцы контролировали коммерческие операции, в первую очередь торговлю опиумом. В Кантон чужаки войдут только через пять лет, но старый чжунъи, узнав о позорном поражении своего высокочтимого императора и ощутив, как рушится экономика и моральный дух в стране, решил, что продолжать такую жизнь нет причин.