Дочь короля-трубадура

До испытания мне бояться нечего, к тому же одну меня не оставят. И, кажется, я поняла, почему решено все проделать как можно быстрее. Фактически мы с Мадлен дали нашим врагам возможность не затягивать процесс. В истории хватало случаев, когда экзальтированные личности фактически убивали сами себя, согласившись или инициировав ордалию. Наверное, самый известный случай был во время Первого крестового похода, когда в костер вошел Пьер Бартелеми. Несчастный умер от ожогов.

Кого-то ждет большой облом. Мадлен и по углям ходила, и лежала на них, и в костре танцевала. Магия хранит своих носителей, к тому же дело было в концентрации и особом настрое.

До вечера нас окружали монахи и священники. Время тянулось медленно. Публичность грядущего испытания сыграла нам на руку, так как все дружно следили, чтобы Мадлен чего-нибудь не передали. Так что и навредить не могли. И вот перед собором святого Петра развели большой костер.

Храму и площади было очень далеко до грядущего великолепия. Собственно, только обелиск Гелиоса, оставшийся еще со времен Нерона, давал понять, что это именно та самая площадь. Перед собором расположились судьи. Сбоку были места для тех, кто обвинял Мадлен. С другой стороны расположились наши. Вооруженные стражники с трудом удерживали толпу.

Процессия двинулась к костру с первым ударом колокола. Идти пришлось босиком, да еще власяницу напялили. Хорошо хоть распущенные волосы разрешили подвязать, чтобы они не загорелись.

А костерок нам развели впечатляющий, не поскупились. Языки пламени медленно опадали, оставляя после себя пылающие угли. Кое-кто хорошо разбирается во всем этом, явно удачно подгадав момент.

- Пусть проверят, не намазаны ли чем-нибудь ноги, - послышалось со стороны обвинения.

Все, Мортон, я тебя урою. И, судя по всему, состоится эпическое сражение между желающими добраться до твоей глотки.

Пришлось сесть на табурет, чтобы комиссия из трех монахов обследовала ступни. Они решили, что ноги лучше помыть, чтобы смыть любое зелье. Толпа аж дыхание затаила. Еще бы, не каждый день такое увидишь.

Мадлен причастили, вручили распятие и подвели к костру.

Дикон опустился на колени и ударил себя в грудь кулаком.

- Верую! Господи! Яви свою мощь! Сотвори чудо! Спаси ее! Забери меня, но спаси ее!

Рядом с ним встали Рене, Жанна, Джон, Кэти, граф Мэна. И Мадлен шагнула в огонь.

Время словно бы остановилось, теперь мы слышали только мерные удары колокола. Бам… бам… бам… Никакого жара, только тепло. Главное, идти вперед и не останавливаться. Еще шаг, еще… Бам… бам… бам…

Вот и все. А теперь громко.

- Свидетельствую, что меня оговорили и оклеветали. И требую, чтобы Джон Мортон, обвинивший меня, а также Мартеус Галлеотти и все прочие, кто порочил мое честное имя и имя моей семьи, тоже прошли испытание, чтобы все увидели их ложь и злокозненность.

А вот так вам!

Толпа взвыла. Дикон бросился к жене и подхватил ее на руки. Монахи дружно сунулись к ножкам, маньяки.

- Никаких ожогов! – крикнул один из них. – Кожа чистая, только золой испачкалась!

Из криков зрителей стало ясно, что им очень хочется продолжения шоу. Они тоже желали загнать в костер наших обвинителей. А что? Ордалия дело такое, взаимное.

- Оклеветали честную женщину! – орали добрые жители города Рима. – На костер их! На дыбу! Пусть ответят за свои слова!

Дикон усадил Мадлен на свое место, снова опустился на колени. И бережно прикоснулся губами к ее испачканным золой ножкам.

- Ой! – выдохнула Мадлен, почувствовав неладное. – Дикон! Ребенок! Он уже…

- Повитуху срочно! – подорвалась Жанна.

Выражение лица Сикста было бесценно. Впрочем, публичные роды в программу шоу не входили. Прорваться через толпу было нереально, так что Дикон занес жену в собор. Набежали какие-то монахини. Под спину подсунули бархатные подушки. Ободрали какую-то занавесь. Дикон держал Мадлен за руки.

- Здесь не место мужчинам! – вякнула какая-то монашка, но Дикона таким не пробьешь. Похоже, что и Рене выгнать не получилось. Ну да, могут опасаться, что Мадлен или ребенку что-нибудь сделают.

- Дыши, дочка! Дыши! – Жанна подтолкнула к нам старенькую монахиню. Та бормотала только на итальянском, но ее вполне можно было понять. Кто-то принес воды и чистые полотенца.

Начались схватки. Рядом молились. Я опознала литанию Деве Марии.

- Sancta Maria, ora pro nobis!

- А! А-а-а!

- Тужься, дочка! Все будет хорошо! Тужься!

- Mater Christi…

- Ora… pro… а-а-а… nobis!

Детский крик раздался вместе с последним Amen. Кто-то невидимый обтирал Мадлен лицо влажной тканью.

- Мальчик! – радостно оповестила всех повитуха.

Дикон тут же официально признал ребенка. Где-то на площади ревела толпа. Я не удивлюсь, если кто-нибудь забрался по фасаду и, заглядывая в окна, вел прямой репортаж. Да уж, эту ночь Вечный Город долго не забудет. Сделать что-нибудь Мадлен или ее малышу было бы самоубийством. И папа это прекрасно понял, потому сам предложил себя в крестные.