В городе спешили принять всевозможные санитарные меры и доктора были завалены работой.
В эту минуту Дженни Шесней очень сожалела о присутствии Люси в Венок-Сюде. Она не боялась за нее; она была одной из тех, которые надеются на Бога и остаются спокойными во время опасности, но она говорила, что это время, оставит слишком грустный отпечаток на пребывание Люси у нее.
Хотя средства. Дженни увеличились благодаря наследству, полученному от тетки, она продолжала жить по-прежнему скромно. Она не стремилась к экономии – домашний комфорт, значительные пожертвования с благотворительной целью поглощали все ее доходы. Но, молодежи нужны удовольствия, праздники, и Дженни опасалась, что Люси будет скучно в Венок-Сюде.
Однажды вечером, сидя по обыкновению с Люси вдвоем, Дженни говорила об этом с Люси. Они собирались провести вечер у знакомых, но в ту минуту, когда они собирались уже уходить, Дженни подали записку, что в доме заболел слуга и Дженни, вероятно предпочтет, отложить свой визит по этому поводу.
– Что касается меня лично, то мне было бы все равно, – заметила Дженни, – но тебе, Люси, я не советую подвергаться опасности. Ах, милая, я очень боюсь, чтобы Венок-Сюд, не оставил у тебя слишком скучного воспоминания.
Люси расхохоталась. На ее лице не было и отпечатка скуки: одетая в прекрасное светлое шелковое платье, она села за вышивание, с улыбкой посмотрела на свою сестру.
– Но я, напротив, охотно останусь дома, Дженни; я воспользуюсь этим вечером для работы; ты знаешь, что я спешу окончить ее. Но позволь спросить тебя, Дженни: с тех пор, как мы приехали из Лондона, лицо твое часто имеет необыкновенно грустное выражение. – Я не грустна, моя дорогая Люси, но признаюсь, очень занята.
– Чем же?
– Позволь мне не говорить об этом, Люси. Это только мысли, некоторое сомнение, которое мне бы хотелось развеять. Я не могу перестать думать об этом и вот это-то и делает меня молчаливой.
И в самом деле, с тех пор, как леди Дженни узнала о замужестве своей сестры Клариссы, ее ни на минуту не оставляла мысль, что ребенок из Таппер-коттеджа в самом деле, может быть ее сыном. Конечно, убеждение основывалось только на сходстве глаз и общего выражения лица ребенка, но эти глаза и этот взгляд были так необыкновенно сходны!
– Разве твои размышления относятся к Лоре? – Спросила Люси.
– О, нет, никоим образом.
– Дженни, думаешь ли ты, что Лора счастлива? Я этого не могу сказать; она мне временами кажется такой взволнованной, такой огорченной.
– Надеюсь, Люси, что она счастлива; я наблюдаю то же, но не хочу делать, из этого никакого заключения.
– Мистер Карлтон, кажется, очень расположен к ней.
Люси в самом деле поразило нежное внимание Карлтона к своей жене. Дженни, из отвращения или из гордости, осталась верна своему решению – никогда не ступать ногой в дом сестры, но она не сочла нужным требовать того же от Люси, и та, бывая часто у сестры, имела возможность приглядеться к отношениям Карлтона и своей сестры.
– Я думаю, что он всегда был очень расположен к Лоре; но… Не гости ли пришли? – Сказала Дженни.
Через несколько минут слуга доложил:
– Мистер Фредерик Грей, миледи.
Люси быстро отбросила свою работу, а Дженни улыбнулась; она начала понимать, почему Люси не хотела оставить Венок-Сюд и не находила его скучным.
Фредерик, сияя от радости, смеялся тому удивлению, с которым его встретили, полагая, что он занят своими экзаменами. Он сказал, что его пригласил дядя.
– Не вы ли просили его скорее пригласить вас? – Сказала Дженни. – А кто знает, не приехали ли вы даже не уведомив его?
Фредерик улыбнулся, последнее предположение в самом деле было верно.
Однако в следующие дни зараза стала усиливаться в Венок-Сюде и измученные доктора не могли справиться с громадным количеством больных. Приезд Фредерика облегчил положение его дяди. Фредерику открылось широкое поле деятельности, так что пребывание его в Венок-Сюде, которое должно было быть кратковременным и посвященным только Люси, превратилось в исключительно трудовую жизнь. Он редко показывался в Седер-Лодже и то только на несколько минут. Каждый раз он при этом из предосторожности менял одежду.
Лору мало заботила эпидемия, хотя муж ее сильно утомился работой. Все мысли ее были заняты тайной Таннер-коттеджа и той связью, которая могла существовать между ее мужем и тем ребенком, так удивительно похожим на него.
Не проходило дня, чтобы она не бывала па Блисмерской улице. Она сначала направлялась к Монтикюлю, возвращалась назад, проходила улицу, доходила до коттеджа, проходила мимо него, потом еще немного прогуливалась по улице. Если она встречала в саду ребенка, то заговаривала с ним, пожирая его глазами.
Ею руководила не одна ревность; она твердо решилась добраться до истины и осветить прошлое. Она не стеснялась в средствах, которые ей придется употребить для этой цели. Она хотела правды, во что бы то ни стало. Карлтон упрекал ее в шпионстве; ну, что же! Она, в случае надобности, решилась даже шпионить, и, быть может, на этом еще не остановится.