Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней

Юм широко известен благодаря своей критике причинности. Подобно Мальбраншу и Бойлю, он утверждал, что мы не наблюдаем действия причинных сил в мире: «У нас нет иного представления о причине и действии, кроме представления о некоторых объектах, которые всегда соединены вместе и во всех предыдущих случаях оказывались неразлучными»[398]. Искать необходимые связи между причиной и действием – напрасное занятие: «В общем необходимость есть нечто существующее в уме, а не в объектах, и мы никогда не составим о ней даже самой отдаленной идеи, если будем рассматривать ее как качество тел. Или у нас нет идеи необходимости, или же необходимость не что иное, как принуждение нашей мысли к переходу от причин к действиям и от действий к причинам сообразно их связи, известной нам из опыта»

[399]. Причинные отношения, таким образом, определяются Юмом без апелляции к ненаблюдаемым связям. По знаменитому юмовскому выражению, «опыт только учит нас тому, что одно явление постоянно следует за другим, но не открывает нам тайной связи, соединяющей их и делающей их неотделимыми друг от друга»[400].

Исследователи по-разному оценивают то, насколько далеко Юм ушел в своем скептицизме. Я полагаю, он действительно оставил «я», причинность и мир, существующий независимо от сознания в сомнительном, с точки зрения разума, положении. К примеру, при обсуждении мира, существующего независимо от нашего сознания, он говорит:

Вопрос о том, порождаются ли восприятия чувств похожими на них внешними объектами, есть вопрос относительно факта. Каким образом этот вопрос может быть решен? Разумеется, посредством опыта, как и все другие вопросы подобного рода.

Но в этом пункте опыт молчит и не может не молчать. Ум никогда не имеет перед собой никаких вещей, кроме восприятий, и он никоим образом не в состоянии произвести какой бы то ни было опыт относительно связи между восприятиями и объектами. Поэтому предположение о такой связи лишено всякого логического основания[401].

И все же Юм тем самым не отбрасывает самосознание, разговор о причинности, внешнем мире и тому подобном. Скорее он помещает основание всех подобных представлений не в разуме, но в нашей животной природе. Юм не думает, что природа (или Бог) соделала нас способными к чистому управлению нашими верованиями, где каждое из них было бы рационально обоснованным. «К счастью, природа вовремя сокрушает силу всех скептических аргументов и не дает им оказывать значительное влияние на познание»[402]. В конце концов, Юм действительно стремится сохранить определенный скептицизм в отношении определенных религиозных верований, но он совершенно не стремится оставить нас в скептическом параличе в нашей повседневной, практической жизни и, тем более, в научной деятельности. Здесь я следую комментатору Айре Зингер, определяющей Юма как «проблематичного натуралиста»[403]. Он недвусмысленно отрицал супранатурализм чудес и многих традиционных религиозных убеждений, но с другой стороны, Юм верил, что многие его собственные философские принципы имели недостатки (см. Приложение к Трактату).

И «юмовский натурализм является проблемным и ставит проблемы, особенно потому что естественный процесс формирования верований идет шатко и ненадежно, когда сама природа… ниспровергает и разочаровывает все самые позитивные познавательные надежды»[404].

Приверженность Юма критерию наблюдаемости была радикальной. Он допускал, что утверждения являются понятными в случае, если в них включены абстрактные отношения идей, но при этом он определенно не принимал декартовских и лейбницевских выводов об истинах разума, порождающих метафизические заключения: