Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней

Он сказал, что никогда не принимал во внимание религиозную веру с тех пор, как начал читать Локка и Кларка. Я спросил его, не был ли он религиозен, когда был молодым. Он сказал, что был… Затем решительно добавил, что мораль каждой религии была плохой, и я не заметил ни тени шутливости, когда он сказал, «что когда он слышал, что такой человек был религиозен, то он заключал, что тот был шельмецом, хотя он и знал несколько примеров очень хороших людей, бывших религиозными». Мне было весьма любопытно, и я хотел узнать, упорствовал ли он в своем неверии в будущее существование, даже когда смерть стояла перед его глазами. Я был убежден тем, что он сказал, и тем, как он это сказал, что он действительно упорствовал. Я спросил его, разве невозможно, что может быть будущая жизнь. Он отвечал, разве возможно, чтобы кусок угля, положенный в огонь, не сгорел бы? И добавил, что это в высшей степени безрассудная фантазия, что мы будем существовать вечно… Я спросил его, разве мысль о полном уничтожении никогда не доставляла ему никакой тревоги? Он ответил, нисколько. Я попытался переубедить его. сказав, что будущее существование является привлекательной идеей. Он сказал: «Нет, поскольку оно всегда видится достижимым через мрачное посредство; всегда есть Флегетон, или ад». «Но, – сказал я, – разве не согласитесь, что было бы приятно иметь надежду встретить наших друзей еще раз?» И я назвал трех людей, недавно умерших, которых, как я знал, он высоко ценил: посла Кэйта, лорда Алемура и барона Мюра. Он признался, что это было бы желательным, но добавил, что никто из них не думал подобным образом. «Я полагаю, – продолжал он, – подобное безрассудным, бессмысленным мнением». Он был неприличным и неучтивым в своем настаивании на неверии. «Да, – сказал я, – лорд Алемур был верующим». Дэвид согласился, что у него

была

какая-то

вера.

Истина в том, что шутливость г-на Юма была того рода, что в этой сцене не было никакой торжественности; и смерть в этот момент не казалась зловещей. Меня удивило найти его обсуждающим различные вопросы с тем спокойствием ума и ясностью головы, каковыми лишь немногие когда-либо обладали. Две частности я запомнил: «Богатство наций» Смита, которую он очень рекомендовал, и «Происхождение языка» Мободдо, о которой он отзывался с презрением. Я сказал: «Если бы я был Вами, я бы сожалел о своем уничтожении. Напиши я подобную восхитительную историю, я бы сожалел, что покидаю ее». Он сказал: «Я покину эту историю, о которой Вы столь любезно отозвались, с тем достоинством, на которое я способен». Он сказал, что не страдает, но теряет силы[387].