Долгий путь домой

– Я не понял, шеф. Кто закрышевался? У них что, еще евриков навалом? Они, что ли, еще придут? И чо тогда делать?

Клычов поднял глаза на зама. Молоточки в висках колотили, взгляд его был тяжелый, мучительный. Но сквозь сощуренные веки в глазах посверкивал азарт.

– Тебе делать ничего не надо. Главное, он нашелся. Дальше я сам. Иди…

Когда зам вышел, Клычов достал из сейфа коньяк, сделал несколько больших жадных глотков прямо из горлышка. Посидел, ощущая с удовольствием, как захлебываются, стихают в коньяке молоточки. С наслаждением закурил. И поразмыслил вслух:

– Это не дивизия. Это не иначе как майор этот… Брагин, кажется, шустрит. Похоже, снюхались они каким-то образом. Прикупил он майора. Нанял ветеранов, вроде как охрану себе заимел. Ничего, это мы быстро поломаем. Главное, он обозначился. Сам всплыл…

Отец Никон

встретил их у входа в храм, проводил из притвора внутрь, в центр храма, совершая каждение. Здесь жарко горели свечи, столб теплого воздуха от них, как струящийся мираж, держал язычки пламени устремленными вверх, к сумрачной зенице купола. Отец Никон был взволнован, воодушевлен светом и радостью обряда. И началось таинство… Спросил он: – Имеешь ли ты искреннее и непринужденное желание… – и, услышав ответы, крестообразно знаменовал строгих, торжественных и прекрасных Грима и Машеньку венцом, и они поочередно с робостью поцеловали образ Спасителя.

– Венчается раба Божия… рабу Божию… во имя Отца и Сына и Святаго Духа… Господи, Боже наш, славою и честию венчай я…

– Мы вас ждем, – с нежной просительностью в голосе сказала графиня отцу Никону на выходе из храма.

– Непременно буду! – заверил он. – Прямо следом за вами. Вот только переоденусь.

Одухотворенные, еще увлеченные венчанием, они, не видя вокруг никого, кроме друг друга, медленно спустились со ступеней храма, пошли, рука об руку. И замерли, ошеломленные… Сразу за воротами, малый дивизионный оркестр ВДВ, блистающий медью инструментов и золотом парадных аксельбантов, грянул ликующий и озорной марш, в котором первым голосом шаловливо ликовала флейта. И кисти дирижера в белых перчатках взлетали крыльями над музыкантами, как пара белоснежных голубей. Вокруг толпились набежавшие отовсюду горожане. Завидев обвенчанных, зеваки – кто с авоськой, кто с ребенком на руках – возбудились, как на стадионе, захлопали, закричали что-то. Пьяненький мужик с чемоданом, в дачной панаме и тапочках, заорал «Горько!» Заметив смятение Грима и Марии Владимировны, майор Брагин подбежал к ним.

– Я доложил командующему дивизией, что́ вы сделали для нас. Он чуть слезу не пустил! Приказал, чтобы всё было с музыкой! Сказал, что лично приедет поздравить.

– Упасть не встать! – воскликнул Грим. – Машенька, у тебя даже свадебный генерал будет!

Он уже пришел в себя, деловито спросил майора:

– Слушай, а что мы будем делать, в кабаке-то всего на десять персон накрыто?

– Не бери в голову! – Майор был весел и решителен. – Я сказал хозяину накрыть на пятнадцать человек. Вы только не волнуйтесь, теперь командую парадом я!

Дорогу от храма к банкетному залу прокладывал играющий на ходу оркестр, дирижер шагал впереди, вздымая оркестровый жезл в такт музыке. Следом, в почетном эскорте воздушных десантников, отсекающих зевак, двигались повенчанные. У растроганной графини на ресницах подрагивали слёзы благодарности и восторга. Майор Брагин перемещался с фланга на фланг, бдительно контролируя торжественное движение свадебной колонны.

У входа в ресторан «Учкудук» героев торжества ожидали приглашенные. Подопечные майора Брагина стояли отдельной группой, все в парадной форме и все – каждый со своим – увечьем. Сгрудились тесно, словно так они поддерживали друг друга. Впереди всех стояли как обычно сияющий Веник, опирающийся пахом на свой костылек, и капитан с черной повязкой через глаз. Ефим Моисеевич, исполненный важности момента, выставив подбородок вперед и вверх, одной рукой держал букет, другой под локоток супругу Симочку. Кладбищенский смотритель-координатор Михалыч был в черном фраке и тем производил двусмысленное впечатление. Стоял поодаль, прижимая к груди букетик белых роз, которых было четыре. На происходящее он смотрел мрачно, из-под бровей. Михалычу было неуютно, все-таки у свадьбы и привычных ему похорон было мало общего, разве что цветы и черные костюмы. Ну еще духовой оркестр… Только музыка здесь была легкомысленная какая-то. Все приглашенные, вытянув шеи и навострив уши, поглядывали в ту сторону, откуда приближалась, нарастала оркестровая музыка.