Дом №12

Там уже стояли следующие личности: великий жрец, двое его приспешников в золотых масках, целый отряд из пятнадцати человек настоящих убийц с двуручными мечами и все в золотых латах (видимо то была монаршая охрана, самая элитная стража искусных меджеев), сам, как мне показалось, царь, то есть фараон, весь в самом изысканном одеянии, уж старый и даже поседевший, перепуганный за этот крик, но в то же самое время грозный и властный, со всеми отличительными знаками фараона. И еще там был один, всех тех меджеев намного больше, с непостижимой мышечной статью, весь в оружье с ног до головы, плечистый, с плащом, со знаками высокой власти, ну просто дюжий молодец-красавец, с курчавыми черными волосами и орлиным взором. Он командовал всеми меджеями и всегда был подле фараона, видимо, его фаворит. И наконец шестеро нас, пришедших самыми последними.

Дева плакала как ребенок и бессильно билась на жертвенном ложе, излагая:

– Что ж, отец, ужели вы не видели как страдает ваша дочерь, зная, что покинет наконец во век отчий дом и вступит в божественный брак, мною столь ожидаемый? Ужели разум ваш померк и зрение помутилось, раз уж вы не видели, с каким скорбным лицом и слезами проводила я оставшееся время в ваших хоромах, ожидая, когда наконец беспечная девичья жизнь канет и великий обряд сокрушит мое целомудрие. Доколе мне терпеть ваши оскорбления? Так разве фараону подобает любить свою дочерь, что даже собственный раб позволяет себе узреть меня здесь и нарушить обряд сочетания? О горе, горе мне, несчастной, жить мне теперь до старости лет девою без малейшего счастья.

Тут уж случилось такое, что не получится описать все сразу, а потому начну по порядку.

Сначала великий жрец со страхом и несчастием в глазах воскликнул как погибающий феникс, и бросился в миг поднимать священные, но изломанные реликвии. Затем все заголосили и запаниковали, дочь фараона заплакала еще громче, а самый фараон, безжалостно скинув с себя свою царскую одежду, метнув свой посох в сторону, в миг упал на колени и схватился за свои седые волосы, чтобы потрясти их и сокрушенно покачать своей головой, сказав при том самым печальным тоном:

– Сам Анубис явился, чтобы быть такому несчастью, о Боги, великое горе принесло к нам: дочерь моя, единственная дочерь законная лишилась своего жениха и брачного соития. Каков же грех мой, что я сделал и чем заслужил такое наказание, что теперь дочерь моя не подарит мне внуков? Богохульник! Изверг тот! Я велю казнить его! Где он?!

– Но боле всех был зол его фаворит. Он тут же начал в гневе рвать на себе все одежды и потрясать руками, выискивая виновника и выхватывая свой обоюдоострый меч, говоря к тому же:

– Клянусь Осирисом и Изидой! Лишив меня долгожданной моей невесты, он сам сменит ее место на ложе! Стража! Искать виновника!

– Постойте, да их же здесь шестеро, наших-то рабов! Их шестеро! – Кричал в ужасе жрец!

– Самозванец, кто-то из них подослан врагами, а ну живо снимайте маски! Вот я вас! – Кричал громче всех фараон.

Делать было нечего. Все мы построились в ряд, и пятеро из нас начали поспешно снимать одеяния, я же стоял неподвижно в лютом ужасе и страхе. Вскоре все жрецы оголили свои головы, а я как-то ненароком взглянул на них. Что ж, ровно передо мной стояли теперь же пятеро испуганных и отбритых наголо негров. Я же стоял до сих пор в маске.

– Да чего же ты стоишь? – Кричали все. – Снимай маску!

Я повиновался и снял ее.

– Это самозванец! Кощунство в храме! Как он попал сюда? Кто он таков? – Кричал жрец и меджеи.

– Мало тебе моего горя, – в бешенстве взревел жених, порываясь ко мне и даже протянув руки со скрюченными пальцами, так что даже четверо из его отряда схватили его. – Так ты еще и себя не жалеешь?!

– Свести его в пыточную! Мы его мумифицируем заживо! – Дал веление фараон.

Я заорал в ужасе, а стража, схватив меня, потащила туда, где жрецы вырезали из трупов органы. Там меня насильно обмазали бальзамами, обвязали бинтами, уложили в саркофаг, и, в то время, когда все они глумились, а я кричал от страха, порываясь вырваться, дочь фараона вдруг сказала:

– Мой отец, если вы позволите лично мне отрезать ему язык, это хоть частично утолит мое горе.

– Позволяю!

Меджеи держали меня за голову, а жрецы тем временем ухватили мой язык длинными клещами, после чего дочь фараона, приблизившись ко мне, начала с наслаждением отрезать мой язык и злобно приговаривать:

– Все продам, все продам, и даже детские чулочки продам…

Безжалостная боль нахлынула на мой язык, я начал кривляться и дергаться, и наконец даже чуть не упал со стула, поняв, что попросту моя голова резко упала вниз и я пребольно прикусил свой собственный язык. Я быстро вскочил со стула, еще не отойдя от сна, и только ходил по помещению среди потребителей, потирая свой язык.

– Все продам, – говорил один тоже проснувшийся потребитель, другому, – все, все продам, и даже жены последние колготки продам, лишь бы вот хоть еще один раз купить и опробовать этот опий.

Я, все еще в страхе, выбежал домой из курильни и даже забыл попрощаться с Тенетниковым.