Дом грозы

– Она меня не помнит. – Глаза Нимеи стекленеют, тон понижается до сдавленного шепота, а голова кружится так, что приходится искать опору у Хардина, который любезно предлагает свое плечо. – Мама. Когда я уехала к Энгу, я не переживала, будет ли она скучать, потому что она меня не помнит.

– Это…

– Из-за взрыва. Она жива, но меня не помнит, и мне больно ее видеть. Каждый раз не могу в это поверить. И если скажешь, что понимаешь…

– Не понимаю, – соглашается он. – Но она жива.

– Я не уверена, что этому рада…

Сказано. Она призналась, что жизнь ее родной матери – это не лучший исход той трагедии.

Нимея наконец смотрит в лицо страхам, чувствуя себя как никогда беззащитной. Фандер не дал ей с каменной маской на лице ворваться в спальню, не дал проигнорировать боль в груди, а с удовольствием садиста вонзил в старую рану раскаленное железо. Но удивительно, насколько легче ей стало дышать. В этом его скрытое достоинство: он с деликатностью циничного хирурга со стажем не щадит ее чувств.

– Не думал, что ты чего-то боишься, – слышит Нимея тихий голос Фандера у самого уха.

Он отпускает ее руку и вместо этого обнимает талию, стоя позади нее. Упирается подбородком в ее макушку.

– Я ничего и не…

– Тс-с… – Фандер снова перебивает. – Тс-с… не защищайся от меня. Ну кто я такой, чтобы тебе от меня защищаться?

Они покачиваются, будто танцуют, пока Нимея не откидывает голову ему на плечо и не закрывает глаза.

– И не прячься.

– Почему я должна тебя слушать? – шепчет она.

– А кого еще тебе слушать? Ну, давай. Попробуешь быть собой? Я же знаю, что ты умеешь.

– Знаешь?

– Да. Ты бываешь собой. Иногда.

– Как ты можешь… Хотеть видеть рядом ту, кто бывает собой только иногда?..

– Понятия не имею, у меня явно проблемы. – Хардин целует висок Нимеи, и она жмурится, чтобы удержаться от очередной попытки закрыться и оттолкнуть его.

– Идешь?

– Угу…

– И не психуешь?

– Нет…

– Я буду ждать, хорошо?

* * *

– Пап? Мам? – Нока осторожно заходит в комнату.

– Нимея? – это отец.

Он сидит в кресле, наблюдает за морем, вид на которое открывается из окна, и улыбается совсем как прежде.

В их комнате много света из-за двухстворчатых дверей, ведущих на балкон. Мебель побелена вручную, виднеются проплешины. Старая обивка неумело перетянута новой тканью. Даже люстра под потолком кажется какой-то самодельной: может быть, купленной у умельца, что мастерит такие штуки прямо на дому. Все вокруг слишком мило и так не похоже на мир Нимеи, что родители в такой комнате кажутся лишними.

В их доме было много дерева, ярких оттенков, пестрых рисунков, старинных чиненых-перечиненых вещей и разных запахов. Запахи еды, тканей, трав, букетов цветов, ароматических масел, маминого крема для рук, папиной курительной трубки – все они окружали семью Нока. А эта комната будто голая.

Здесь сильно пахнет лекарствами. Вид медицинского оборудования портит картину чистой комнаты. Нимея все это уже видела, но успела забыть. Она по какой-то детской наивности рассчитывала, что сегодня встретит родителей совсем другими.

Мама спит. Она не бледная и не болезненно-худая. Обычная. Такая же, какой была до революции. Чуть полненькая, низкая, с очаровательными щечками, на которых от улыбки появляются ямочки. С каштановыми потускневшими волосами и тонкими губами, окруженными сетью морщинок.

Если она проснется и откроет глаза, они будут в точности как у Нимеи: большие и темно-карие с теплыми желтыми крапинками. Ее лоб прикрывает челка, что когда-то была всегда тщательно накручена щеткой и лежала аккуратно волосок к волоску, а теперь же лежит слипшимися прядями, едва расчесанная.

– Она что-то вспомнила? – Нимея не может оторвать взгляд от матери, боится пошевелиться и спугнуть призрак удачи.

Она представляет, как отец сейчас рассмеется и скажет, что все стало налаживаться. Он выложит бодрым и приветливым тоном целую историю болезни со счастливым прогнозом. Поведает об успешном опыте экспериментального лечения, о том, что состояние его дорогой жены стабилизируется и можно рассчитывать на полное восстановление памяти, и так далее. Потом придет Рейв и подтвердит, что это настоящее чудо. Мама откроет глаза: добрые, полные тепла. Улыбнется, протянет к дочери руки, спросит, как она добралась. Зайдет Фандер и будет говорить чопорно и важно, как джентльмен, воспитанный в лучших традициях Траминера, познакомится с родителями в самой официальной несносной манере. Миссис Нока пожурит дочь, спросит, где же она прятала такое сокровище, на что Нимея громко воскликнет, что это чье угодно, но точно не ее сокровище, и они станут спорить. Вечер закончится в саду. Мама будет донимать вопросами. Отец – наблюдать за беседой со стороны. Нимея непременно поворчит на Фандера. Вот она – ее идеальная картинка.

– Нет. – Ответ отца звучит как чертов приговор и приводит в настоящее бешенство.

Он протягивает руки, чтобы Нимея сделала шаг навстречу и упала рядом, положив голову ему на колени.

– Как твой мальчик?

– Он не мой… – Нимея замолкает и понимает, что ошиблась.