Дом на Северной

Спустя час они сидели втроем за столом, а дядя, раздевшись до майки, из которой выпирало полное, удивительно белое тело, много ел, громко, смачно облизывал масленые пальцы и спрашивал:

— Так чего говоришь? Кто, значит? Журнилист? Добро. В люди, значит, прешь. Добро. Лизка! — неожиданно закричал он маленькой, тихой, молчаливо суетящейся старушке с больным, бледненьким личиком. — Иде капуста?! А что, Серега, — тихо спросил дядя, — ты вот что там на своем месте делаешь? Ну вот это, то есть на службе? А?

— Пишу статьи.

— Пишешь?

— Пишу.

— Добра служба?

— Мне нравится.

— Ага! — как-то злорадствуя, с вызовом проговорил дядя и даже привстал и, не сводя прищуренных, презрительных глаз с жены, продолжал: — Я что говорил? Сказал, будет вместе с «самым», и сделал. Сказал, добьется верхов, сдела-ал! Сказал «пробьюсь», и сделал — вот за это, Серега, гордость моя за тебя и любовь дядькина. Уважа-аю! Хочешь, пир закачу на всю деревню, чтоб все ахнули? У меня все есть: сметана — во! Лизка, тащи ведро сметаны! Ставь на стол! Торопко в магазин — три «белоголовки»! Мне ничего не жалко для него. Ни-че-го!

— Спасибо тебе, дядя Антон, но лучше не надо, — ответил Мирошин, добродушно усмехаясь, и посмотрел на тетю Лизу.

Дядя еще долго говорил, а Мирошину стало тоскливо: он почувствовал в себе усталость. В доме пахло уксусом и чем-то прогорклым, и, хотя они выпили, ему все равно был неприятен этот устоявшийся запах, и Мирошин молча глядел на маленькие окна, шторы из грубого тюля, икону в углу, давно засиженную мухами, и желал одного — поскорее выйти на улицу. Казалось, что Сергей никогда не расставался с дядей, каждый день видел этот вот дом, стол со сметаной, желтым свиным, еще прошлогодним салом, картошку в алюминиевых мисках, капусту. Ему не хотелось больше ни о чем расспрашивать дядю…

Но дядя вскоре потащил племянника к соседям, и Мирошин молча сидел у соседей за столом, на котором стояло такое же сало, капуста, отказывался от водки, а дядя напускал на себя таинственность, подмигивал хозяину и, многозначительно понизив голос, говорил:

— Сам кумекай. Да чего ему водка! Коньяки да эти, которые заграничные, пьют в Москве.

— Да не могу я весь день пить! — злился Мирошин и энергично отставлял стакан, а дядя тут же подвигал обратно.

— Как метро? — спросил сосед. — Не ломается? Вот в войну, бают, там только сидели да поплевывали. Правильно это? Наверху бомбеж — ушам больно! А они сидели и поплевывали. Правильно это?

— Метро стоит, — отвечал Сергей, улыбаясь.

Но как только соседи заводили разговор о работе, дядя вставал и неподдельно, искренне глядел влюбленно на племянника и говорил:

— Журнилист он!

Сергей знал наверняка, что дядя и понятия не имел о его работе, а возможно, впервые в жизни видел живого журналиста. Но дядя объяснял людям, что племянник пишет большие статьи, имеет влияние и стал большущим человеком.

Дядя чуть ли не силой потащил его еще к кому-то, потом еще… И везде одно и то же. Мирошин перестал выпивать, сердясь и считая свой приезд окончательно, пропащим, и проклинал втайне дядю: с таким благоговением ехал в свою деревню, где родился, рос, где у него похоронен дедушка, а тут — водка, глупые, ненужные разговоры и всюду дядя со своим громыхающим голосом, хвастовством, со своими толстыми, красными руками. От этих невеселых мыслей у Мирошина даже хмель вышибло из головы, и спать он спешил совершенно трезвый, стараясь не глядеть на дядю, на низко нависшее над землей солнце, готовый хоть сегодня уехать в Омск.

— Хочешь к Алексеевым? — спросил дядя, остановившись напротив небольшого домика со ставнями, из трубы которого ленточкой вился дымок, и, хитро подмигнув, толкнул калитку. На них с хриплым лаем бросился лохматый пес. Дядя замахнулся рукой, и тот, взвизгнув, опрометью кинулся прочь.

Прошли сени, какой-то темный закуток, открыли дверь в комнату. Здесь горел свет, кто-то тихо говорил, пахло горелым хлебом и дымом.

Возле печи, нагнувшись, спиной к вошедшим стояла женщина и мешала в кастрюле; на кровати, удивленно уставившись на них, сидели две девочки лет пяти — семи.

— Здоров, — сказал дядя и подтолкнул Сергея.

— Здравствуйте, — ответила женщина, поворачиваясь к ним, поправляя растрепавшиеся волосы и зажимая в зубах то ли спичку, то ли шпильку — Сергей не разобрал в полутемноте. Он сразу узнал Зину.

— Здравствуйте, — тихо, так тихо, что не услышал своего голоса, проговорил он, все еще не решаясь отойти от двери и чувствуя, как пересохло во рту. «Может быть, это не она, — подумал он, глядя на ее полную фигуру, белое бледное лицо, глаза никак не мог разглядеть. — Возможно, не она?»

II