Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999

Больше чем что-либо другое этот постоянный экономический интерес к Испании объясняет политический интерес французского правительства к Испании после революции 1868 г. Едва свергли королеву Изабеллу, как пошли слухи о возможном преемнике — представителе какого-нибудь европейского королевского дома. Ротшильды благоразумно старались не ссориться с Бурбонами; более того, непосредственное участие Парижского дома в финансах королевской семьи, судя по всему, началось за несколько недель до революции, в результате которой Бурбонов свергли. Но в краткосрочной перспективе о представителе Бурбонского дома не могло быть и речи, несмотря на то что Наполеон III отдавал предпочтение сыну Изабеллы, Альфонсо, принцу Астурийскому. Как обычно в таких случаях, имелся кандидат из Саксен-Кобургов — Фердинанд. Во время долгого междуцарствия, между революцией и октябрем 1870 г., когда королем согласился стать Амадео Савойский (сын итальянского короля Виктора-Эммануила), обсуждались и другие кандидаты[70]

. Одним из них был Леопольд Гогенцоллерн-Зигмаринген, родственник короля Пруссии. Франция, конечно, попыталась оспорить его кандидатуру, считая Леопольда новой прусской угрозой с юга, что ускорило роковую войну 1870 г.

Если Бельгия и Испания не были великими державами, то Италия по крайней мере претендовала на такую роль. Во время кризиса 1866 г. Джеймс пытался оказать финансовое давление на итальянское правительство, хотя его усилия почти не увенчались успехом. В конце концов его замысел, по которому Италия покупала Венецию у Австрии, был реализован, но только после той войны, которую он так надеялся избежать. В период после Пражского мира Франция и Италия неоднократно обсуждали возможность антипрусского союза; возможной третьей участницей такого союза считалась Австрия. Бисмарк назвал такую комбинацию «гипотетическим вздором»; тем не менее ее не следовало отметать сразу. В феврале 1869 г. до Ната дошли слухи, что «его величество решит воевать, чтобы отвлечь внимание общественности от внутренних дел» и что итальянский посол в Париже возвращается в Италию «с политическим мотивом, то есть с целью побудить свое правительство заключить наступательный [и] оборонительный союз с этой страной». За два месяца до того итальянцы на самом деле тайно предлагали свой нейтралитет в случае войны, требуя в качестве платы Тироль. А в 1870 г., когда началась война, Виктор-Эммануил всерьез думал примкнуть к Франции против Пруссии; что необычно, в данном случае его решение отвергли его же министры.

С финансовой точки зрения Италия была податливой. Военные издержки — и внешние, и внутренние — вызвали рост расходов с 916 млн лир в 1862 г. до 1 млн 371 тысячи лир в 1866 г.; но доходы резко отставали от расходов, повысившись с 480 всего до 600 млн лир, поэтому к 1866 г. более половины всех расходов финансировалось с помощью займов. За четыре года после 1861 г. государственный долг более чем удвоился и достиг 5 млрд лир (около 55 % ВНП). Не только цена итальянских рентных бумаг упала с 66 до 50 с небольшим в 1867 г.; в 1866 г. пришлось приостановить конвертируемость лиры, что привело к резкому обесцениванию валюты. Так, по отношению к фунту стерлингов итальянская валюта в период 1862–1867 гг. упала на 12 %. Итальянские политики по-прежнему озадачивали иностранных наблюдателей (после итальянского Рисорджименто почти единственным, о ком Ротшильды отзывались хорошо, оставался «ученик» Кавура Квинтино Селла; интригана Урбано Раттацци они называли «бедствием»). Тем не менее в Италии, как и в Испании, существовала острая конкуренция между французскими банками за долю в любых финансовых операциях, которые итальянцы предпочитали проводить, чтобы выпутаться из финансовых затруднений. В начале 1867 г. один из последних шагов в этом направлении сделал индивидуалист-пророк католических финансов, Лангран-Дюмонсо, которому Ротшильды наступали на пятки.