Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999

В соответствии со своими старомодными принципами Ансельм попросил, чтобы его похоронили во Франкфурте «с величайшей простотой». «Похороны были такими скромными, как будто хоронили бедного еврея, — сообщалось в „Таймс“. — С вокзала труп везли на простой телеге… Так как час похорон держали в тайне, на церемонии присутствовало сравнительно мало народу». И этот человек оставил в своем завещании свыше 50 млн талеров — что вдвое превышало активы ордена иезуитов, как довольно бестактно заметил Бисмарк. Его похороны стали разительным контрастом с похоронами Джеймса и Лайонела, чье погребение на недавно основанном кладбище Виллесден посетила толпа родственников, агентов и брокеров, членов парламента (включая Уильяма Харкорта и Томсона Хэнки) и представителей многочисленных еврейских организаций[104].

Четвертое поколение

Кого-то вначале может удивить тот факт, что заменить третье поколение оказалось так трудно. В конце концов, четвертое поколение неизбежно было более многочисленным, чем третье, и можно было ожидать, что среди 44 детей, рожденных представителями третьего поколения, найдется достаточно сведущих бизнесменов[105]

. Само количество Ротшильдов производило неизгладимое впечатление на современников. В 1859 г. Гонкуры с изумлением заметили, что на ужине по случаю свадьбы Гюстава и Сесили Анспах присутствовало приблизительно 75 Ротшильдов. Дизраэли принадлежат знаменитые слова, «что Ротшильдов не может быть слишком много». Разве это не само собой разумеется?

Отчасти трудность заключалась в изобилии дочерей. Хотя нам это может показаться абсурдным, третье поколение стеснялось того, что у них рождалось мало сыновей: их беспокойство, в общем, вполне понятно, так как соотношение мальчиков и девочек в четвертом поколении было 17:27. Более того, не менее пяти мальчиков умерли во младенчестве[106]. Отчасти из-за того, что ни один из сыновей Карла не произвел на свет наследника мужского пола, Неаполитанский и Франкфуртский дома прекратили свое существование, первый в 1863, второй в 1901 г.

Естественно, выжившие сыновья еще на шаг отдалялись от трудовой морали и расчетов, на которых покоилось семейное состояние. Более того, даже собственная мать придерживалась довольно невысокого мнения о трех молодых людях, которым в будущем предстояло управлять Лондонским домом. Со свойственной ей резкой прямотой Шарлотта уже в 1840 г. писала, что Натти «худой, уродливый ребенок, но это не имеет значения; он мальчик и как таковой очень желанен для своего отца и для всей семьи. Я никогда не могла бы предпочесть его сестрам и нянчила его не так хорошо, как следовало». К тому времени, как ему исполнилось девять лет, Шарлотта решила, что ему «недостает… сердечности и откровенности. Он сдержан, застенчив и не великодушен; более того, только он один из моих детей любит деньги ради их накопления… По характеру он ленив и вял». В следующие шесть лет он исправился — судя по всему, он хорошо учился, — но «остается застенчивым». В заключение Шарлотта прямо писала: «Он не будет умным, но будет весьма осведомленным и в высшей степени культурным человеком»[107].

Идя по стопам своего дяди Майера, Натти в октябре 1859 г. поступил в Кембридж, где изучал социальные науки (включающие моральную философию, политическую экономию, современную историю, общую юриспруденцию и английское законодательство); похоже, трудностей с учебой у него не возникало[108]

. Однако ему стоил больших усилий обязательный экзамен на втором году обучения, известный под названием «предварительного», из-за входящих в него элементов математики и богословия[109]. Судя по письмам к родителям, куда больше времени Натти посвящал верховой езде с гончими собаками, любительскому театру и дебатам в студенческом союзе (знакомая история), хотя, в отличие от остальных членов семьи, он почти не выказывал интереса к искусству и архитектуре. Если что-то и привлекало его внимание, то политика: с ранних лет он, очевидно, с радостью обсуждал политические новости со своим прекрасно осведомленным отцом.