Домби и сын

Когда она глядла въ темный уголъ, гд сидлъ м-ръ Домби, выразительные глаза ея говорили сильне и увлекательне всхъ ораторовъ въ мір, и нмой укоръ ихъ былъ неотразимъ. Домби вздыхалъ вольне, когда она наклонялась надъ работой, но продолжалъ смотрть на нее съ тмъ же вниманіемъ; онъ всматривался въ ея блый лобъ, и длинные локоны, и неутомимыя руки, и ме могъ, казалось, отвести прикованныхъ глазъ. Что подумала бы она, если бы знала все это?

A что думалъ онъ между тмъ? Съ какимъ чувствомъ продолжалъ онъ смотрть изъ-подъ платка на дочь? Чуялъ ли онъ упрекъ въ этой спокойной фигур, въ этомъ кроткомъ взор? начиналъ ли онъ чувствовать права ея, пробудилъ ли въ немъ, наконецъ, молящій взглядъ ея сознаніе жестокой песправедливости?

Минуты теплой симпатіи бываютъ въ жизни даже самыхъ угрюмыхъ и черствыхъ людей, хотя они и скрываютъ это очень старательно. Видъ дочери-красавицы, незамтно достигшей полнаго развитія, могъ вызвать такую минуту даже и въ гордой жизни м-ра Домби. Ее могла вызвать мимолетная мысль, что семейное счастье было отъ него такъ близко, a онъ и не замтилъ его среди своего черство-мрачнаго высокомрія. Его могло тронуть нмое краснорчіе взоровъ дочери, говорившей, казалось: "Отець мой! заклинаю тебя памятью умершихъ, моимъ полнымъ страданія дтствомъ, полночной встрчей нашей въ этомъ мрачномъ дом, крикомъ, вызваннымъ изъ груди моей болью сердца, — обратись ко мн, отецъ мой, найди убжище въ любви моей, пока еще не поздно!" — Впрочемъ, теплое чувство могло быть вызвано и другими, не столь возвышенными мыслями.

Онъ вспомнилъ, можетъ быть, что потеря сына вознаграждена теперь новымъ союзомъ; даже, можетъ быть, просто причислилъ Флоренсу къ комнатнымъ украшеніямъ. Дло въ томъ, что онъ продолжалъ смотрть на нее все съ боле и боле нжнымъ чувствомъ; она начала какъ то сливаться въ глазахъ его съ любимымъ сыномъ, такъ что, наконецъ, онъ не могъ почти различать ихъ. Онъ все смотрлъ, и ему почудилось, что онъ видитъ ее наклонившеюся надъ кроватью малютки, не какъ соперника, a какъ ангела-хранителя. Въ немъ пробудилось желаніе заговорить съ ней, подозвать ее къ себ. Невнятныя, трудныя съ непривычки слова: "Флоренса, поди сюда!" были уже почти на язык, но ихъ заглушили чьи-то шаги на лстниц.

То была его жена. Она перемнила костюмъ и вошла теперь въ пеньюар, съ распущенными волосами, свободно падавшими на плечи. Домби былъ пораженъ, но только не перемною нлатья.

— Флоренса, моя милая, — сказала Эдиь, — a я тебя везд искала.

И она сла возл Флоренсы, наклонилась и иоцловала ея руку. Домби едва могъ узнать жену — такъ она измнилась. Не только улыбка на ея лиц была для него новостью, но и вс манеры, выраженіе глазъ, тонъ голоса, участіе, очевидное желаніе понравиться… Нтъ, это не Эдиь!

— Тише, маменька. Папенька спитъ.

И вдругъ Эдиь опять сталь Эдиью; она взглянула въ уголъ, гд сидлъ Домби, и Домби увидлъ знакомое лицо Эдии.

— Я никакъ не думала, чтобы ты была здсь, Флоренса.

И опять мгновенная перемна! Какъ нжно прозвучали эти слова!

— Я нарочно ушла пораньше наверхъ, — продолжала Эдиь, — чтобы поговорить съ тобою. Но вошедши въ твою комнату, я увидла, что птичка улетла, и напрасно ждала ея возвращенія.

И будь Флоренса въ самомъ дл птичка, Эдиь не могла бы прижать ее къ своей груди нжне.

— Пойдемъ, моя милая!

— Папенька, я думаю, не удивится, проснувшись, что меня нтъ? — нершительно произнесла Флоренса.

— Ты сомнваешься?

Флоренса опустила голову, встала и сложила работу. Эдиь взяла ее подъ руку, и он вышли какъ сестры. "Даже и походка ея что-то не та", подумалъ м-ръ Домби, провожая ее глазами за поротъ.

Часы на колокольн пробили три, a онъ все еще сидлъ нелодвижно въ углу, не сводя глазъ съ того мста, гд была Флоренса. Свчи догорли, въ комнат стало темно, но на лиц его витала тьма, темне всякой ночи.

Флоренса и Эдиь долго разговаривали, сидя передъ каминомъ въ отдаленной комнат, гд умеръ маленькій Павелъ. Бывшій тамъ Діогенъ хотлъ было сначала не впустить Эдии, но потомъ, какъ будто только изъ желанія угодить своей госпож, впустилъ ее и удалился ворча въ переднюю. Скоро, однако, онъ какъ будто понялъ, что, несмотря на хорошее намреніе, сдлалъ ошибку, какую длаютъ самыя лучшія собаки, и, желая загладить проступокъ, вошелъ потихоньку опять въ комнату, улегся между дамами прямо противъ огня, высунулъ языкъ и началъ слушать съ самымъ глупымъ выраженіемъ.

Разговоръ шелъ сначала о книгахъ и занятіяхъ Флореысы и о томъ, какъ провела она время со дня свадьбы. Это навло ее на предметъ, близкій ея сердцу, и со слезами на глазахъ оиа сказала:

— О, маменька, съ тхъ поръ я перенесла много горя!

— Ты, Флоренса? ты перенесла горе?

— Да. Бдный Вальтеръ утонулъ.

Флоренса закрыла лицо руками и горько заплакала.

— Скажи мн пожалуйста, — сказала, лаская ее, Эдиь, — кто былъ этотъ Вальтеръ, что ты о немъ плачешь?