Домби и сын

Флоренса, грустная и робкая, съ рукою на плеч капитана, и честный капитанъ съ его грубымъ лицомъ и коренастой фигурой стояли въ розовомъ свт яркаго вечерняго неба, не говоря ни слова. Въ какую бы форму, конечно странную и дикую, капитанъ ни облекъ свби чувства, если бы ршился ихъ выразить словами, онъ чувствовалъ съ живостью краснорчивйшаго изъ смертныхъ, что въ этой плнительной красот тихаго и спокойнаго вечера заключалась какая-то таинственная сила, способная переполнить истерзанное сердце Флоренсы, и, что для нея было бы гораздо лучше дать теперь полную волю своимъ слезамъ. Поэтому капитанъ не говорилъ ни слова. Но когда онъ почувствовалъ, что ея голова склоняется къ нему ближе и ближе, когда онъ почувствовалъ, что эта безпріютная, одинокая голова прикасается къ его грубому синему камзолу, тогда онъ съ трепетнымъ благоговніемъ взялъ ея руку, пожалъ ее, и они поняли другъ друга.

— Ободритесь, моя радость! — сказалъ капитанъ. — Развеселитесь, изумрудъ мой драгоцнный. Я сойду внизъ и приготовлю вамъ покушать. Вы потрудитесь придти сами, немного погодя, или Эдуардъ Куттль долженъ подняться за вами?

Флоренса отвчала, что она безъ всякаго затрудненія можеть сойти сама, и капитанъ, посл нкоторыхъ довольно сильныхъ отговорокъ, показывавшихъ его очевидное сомнніе въ правилахъ истиннаго гостепріимства, принужденъ былъ предоставить молодую двушку ея собственному произволу. Очутившись въ маленькой гостиной, онъ немедленно принялся жарить y камина курицу, уже давно лежавшую для этой цли на жаровн. Чтобы наилучшимъ образомъ окончить эту стряпню, онъ скинулъ свой камзолъ, засучилъ рубашечные рукава и надлъ свою лощеную шляпу, безъ помощи которой не приступалъ вообще ни къ какому предпріятію, трудному или легкому.

Освживъ свою голову и пылающее лицо въ холодной вод, приготовленной капитаномъ въ продолженіе ея сна, Флоренса подошла къ маленькому зеркалу, чтобы привести въ порядокъ свои растрепанные волосы. Тогда она увидла — первый и послдній разъ — на своей груди багровое пятно.

Ея слезы при вид этого опять полились ручьями. Ей было стыдно, ей было страшно; но не было въ ея сердц ненависти и гнва противъ отца. Она простила ему все, едва понимая въ этомъ нужду, и старалась о немъ не думать, какъ не думала о дом, изъ котораго бжала, и онъ былъ для нея потерянъ разъ навсегда. Не было въ этомъ мір м-ра Павла Домби для Флоренсы Домби.

Что длать и куда дваться, Флоренса, бдная, неопытная Флоренса еще не думала объ этомъ. Впрочемъ, она мечтала отыскать гд-нибудь маленькихъ сестеръ, которыхъ она станетъ воспитывать подъ какимъ-нибудь вымышленнымъ именемъ: он вырастутъ, эти сестры, счастливыя и довольныя, подъ ея надзоромъ, полюбятъ ее, выйдутъ замужъ, возьмуть къ себ свою прежнюю гувернантку и, быть можетъ, современемъ поручатъ ей воспитаніе своихъ собственныхъ дочерей. Проходятъ годы, десятки лтъ, и y почтенной воспитательницы чужихъ дтей сдютъ волосы, и она становится старухой, и уноситъ въ мрачную могилу тайну своей жизни, и не осталось на свт ннкакихъ слдовъ отъ Флоренсы Домби… Страиная будущность! грустная будущность! Но вс эти грезы носились передъ ней въ гусгомъ туман, и она ни въ чемъ не отдавала себ яснаго отчета. Она знала только одно, что не было для нея отца на этомъ свт, не было клочка земли, гд могла бы пріютиться Флоренса Домби!

Весь денежный запасъ въ ея кошельк ограничивался нсколькими гинеями, и часть ихъ нужно было употребить на покупку гардероба, такъ какъ y нея было съ собой одно только платье. Но этотъ пунктъ ее не слишкомъ безпокоилъ: ребенокъ въ мірскихъ длахъ, она не понимала и не могла понять, что значитъ не имть денегъ, и притомъ другія, боле важныя мысли заслоняли отъ нея предметы этого рода. Въ голов ея мыслительная машина работала съ какою-то особой торопливостью, и казалось ей, что промчались цлые мсяцы посл ея бгства. Но мало-по-малу она успокоилась, привела въ порядокъ свои мысли, отерла слезы и отправилась внизъ къ своему единственному покровителю.

Капитанъ разостлалъ съ большимъ стараніемъ блую скатерть и приготовлялъ какой-то яичный соусъ въ маленькой кострюл, поворачивая въ то же время очень усердно жирную курицу, которую онъ жарилъ на вертел передъ огнемъ. Обложивъ Флоренсу подушками на диван, который для большаго комфорта былъ переставленъ въ теплый уголокъ, капитанъ продолжалъ свою стряпню съ необыкновеннымъ искусствомъ. Онъ кипятилъ горячую жижицу въ другой маленькой кострюл, варилъ картофель въ третьей, не забывалъ яичнаго соуса въ первой и продолжалъ поворачивать жаркое своимъ крюкомъ, который, смотря по надобности, замнялъ для него и ложку, и вилку. Независимо отъ всего этого, капитанъ сторожилъ бдительнымъ окомъ миніатюрную сковородку, въ которой кипятились и мелодично пищали жирныя сосиски, слава и внецъ поварского творчества, — и словомъ, не было во всей подсолнечной кухарки, равной по таланту и усердію капитану Куттлю, на которомъ блистала во всей красот его лощеная шляпа… Впрочемъ, трудно сказать, лицо или шляпа горли теперь боле торжественнымъ блескомъ.