Доминион. История об одной революционной идее, полностью изменившей западное мировоззрение

Это убеждение побудило Василия в 369 г. организовать на окраине Кесарии, охваченной чудовищным голодом, строительство невиданного прежде сооружения. Главы христианских общин и прежде организовывали дома для бедных, которые по-гречески именовались словом ptocheia, но проект Василия поражал масштабом. Этот комплекс, названный позднее Василиадой, один поражённый его размахом посетитель описал как целый город, включавший в себя, помимо приюта для бедных, первую в истории большую больницу. Василий, изучавший в Афинах и медицину, сам принимал участие в лечении больных. Прокажённых, чьи увечья внушали особое отвращение, он приветствовал поцелуем и предоставлял им жилище и заботу. Чем несчастнее казались приходившие к Василию люди, тем скорее готов был епископ увидеть в них Христа. Увидев однажды мальчика, которого его собственные голодающие родители продали в рабство, чтобы как-то прокормить оставшихся детей, Василий произнёс горячую обличительную речь против богачей. «Алчущему принадлежит хлеб, который ты у себя удерживаешь; обнажённому – одежда, которую хранишь в своих кладовых; необутому – обувь, которая гниёт у тебя; нуждающемуся – серебро, которое закрыто у тебя» [326]

. Времена, когда для того, чтобы именоваться благодетелем общества, богатому человеку достаточно было на свои средства построить архитектурное сооружение, которое его же и прославляло, действительно ушли в прошлое.

Брат Василия пошёл ещё дальше. Видя ужасы рабства, он не просто порицал излишества, которыми владели богачи на фоне исключительной бедности, но объявил само рабовладение преступлением против Бога. Бог, проповедовал Григорий, сотворил естество человеческое свободным. Поэтому оно было в буквальном смысле бесценным: «…и целый мир – недостойный выкуп за душу человеческую» [327]

. Подобные представления его соратникам казались чересчур радикальными, слишком мятежными, чтобы отнестись к ним со всей серьёзностью: даже Василий считал, что люди недостаточно умные и способные могут выжить, лишь оставаясь рабами других. Неудивительно, что аболиционистские настроения Григория не встретили серьёзной поддержки. Большинству христиан, включая Василия, рабство по-прежнему казалось необходимостью, пусть и заслуживающей осуждения. Конец ему придёт не раньше, чем Небо соединится с землёю. Пылкие слова Григория о том, что всякий, владеющий рабами, «владычество своё поставил выше Божия» и тем самым попирает достоинство, по праву принадлежащее каждому человеку, кажутся зерном, упавшим в терние.

Зато другое зерно упало на добрую землю. Самыми беззащитными из детей Божьих были вовсе не прокажённые и рабы. На обочинах дорог, на мусорных свалках всюду в римском мире можно было услышать плач детей, брошенных своими родителями. Многих сразу сбрасывали в сточные канавы, отправляя на верную смерть. За исключением нескольких эксцентричных философов, мало кто выступал с критикой этой практики. В некоторых городах она даже считалась добродетелью: некоторым древним законодателям казалось, что убийство уродливых детей для государства – благо. Самым ярким примером были нравы греческой Спарты, которые, между прочим, хвалил сам Аристотель. Чаще всего жертвами таких обычаев становились девочки. Некоторых от смерти спасали, но их в этом случае ждала участь рабынь. Среди проституток было так много женщин, которых в младенчестве бросили родители, что в произведениях древних писателей связанные с этим сюжетные ходы давно превратились в клише. Среди народов считаные единицы – далёкие германские племена и, конечно, евреи – не избавлялись подобным образом от нежеланных детей. Для остальных это было нормой – вплоть до возникновения христианства.