Доминион. История об одной революционной идее, полностью изменившей западное мировоззрение

В учении Пелагия, утверждавшего, что христиане способны жить без греха, Августин видел не просто пустые фантазии, а губительную ересь. Он полагал, что всем, разделяющим это убеждение, грозят вечные муки: ведь в падшем мире у людей нет никакой возможности достичь совершенства. Иудейские книжники не уделяли должного внимания доктрине, некогда сформулированной мудрецом Иисусом, сыном Сираха: непослушание Евы в Эдеме сделало и всех её потомков причастными первородному греху. Августин возродил эту концепцию. Каждый день требует покаяния: не только молитв о прощении, но и раздачи милостыни. Это и есть путь к искуплению губительных последствий первородного греха, открытый всем, кто в состоянии на него вступить, – от беднейшей вдовы до богатейшего сенатора. Положение в обществе и богатство – не обязательно зло, если использовать их в благих целях. Таким образом, требования радикальных сторонников Пелагия, призывавших сделать всё имущество общим, можно было смело отвергнуть, объявив их обманчивым заблуждением. «Избавься от гордыни – и не повредит тебе богатство» [353]. На протяжении веков после падения римской власти на Западе эти слова Августина находили отклик в сердцах многих слушателей. Представители местной знати и завоеватели-варвары разглядели в них указание на то, как среди руин рухнувшего имперского порядка утвердить свою власть на новых и надёжных основаниях. Дни вилл, украшенных мрамором, навсегда ушли в прошлое, но на смену роскоши пришёл другой показатель могущества, гораздо больше достойный божьего благословения: способность сильных оградить от опасности тех, кто от них зависел, готовность предоставить им не просто материальную помощь, но вооружённую защиту. Могущество, используемое для защиты немощных, могло рассчитывать на благосклонность небес.

Ярчайшим свидетельством произошедших перемен стал город Тур. Прошло больше века со дня смерти Мартина, и паломники стекались уже не к его келье в монастыре Мармутье, а к его могиле. Все возражения против его почитания остались в прошлом. Амбициозные епископы возвели на месте, где он был похоронен, грандиозный комплекс из нескольких церквей и башен. Над самой могилой высился позолоченный купол [354]. Монумент, господствовавший над городскими окраинами, стал грозным символом власти. Мартин, в жизни сторонившийся соблазнов земной власти, после смерти стал образцом могущественного властителя. Как и прежде, он помогал больным, страдающим и нищим, совершая многочисленные чудеса благотворительности: хронисты заботливо сохраняли рассказы об исцелённых детях и спасённых от разорения вдовах. Но как всякий властитель во времена, наступившие после крушения римского порядка, Мартин знал, в какой заботе его подопечные особенно нуждаются. Даже самым алчным королям его могущество внушало невольное уважение. Хлодвиг, вождь франков, на излёте V в. установивший контроль над большей частью Галлии, демонстративно молился Мартину о помощи в предстоящей битве, а когда одержал победу, отплатил святому щедрыми дарами. Наследники Хлодвига – правители государства, которое позднее назовут Франкией, – сторонились Тура: помня о том, каким путём их род пришёл к власти, они предпочитали не бахвалиться своим могуществом в обители покровителя династии. Позднее один из них завладел тем самым плащом, который Мартин некогда разрезал надвое, чтобы укрыть амьенского нищего. Так кусок ткани, именовавшийся по-латински capella, стал символом величия франков. Священников, которым было поручено его хранить, стали называть капелланами; плащ сопровождал короля в военных походах, свидетельствуя о том, что святость превратилась в важнейший источник власти. После смерти Мартина его могущество не только не уменьшилось, но, напротив, укрепилось. Во дни Павла благочестивые люди именовались святыми при жизни; теперь так называли людей, уже ушедших и воссоединившихся со Спасителем. Их любили, умоляли, боялись больше, чем какого бы то ни было цезаря. Во мраке жестоких и скудных времён их слава становилась прибежищем как для королей, так и для невольников, как для честолюбивых, так и для скромных, как для воинов, так и для прокажённых.

Казалось, что даже в павшем мире нет уголка столь мрачного, чтобы его не могло осветить сияние небес.

VI. Небеса

Монте-Гаргано, 492 г.

Рассказ о том, что произошло на горе, казался невероятным. Говорили, что бык, отбившийся от стада, обнаружил вход в пещеру; что его хозяин, рассерженный своеволием животного, пустил в него отравленную стрелу; и что внезапный порыв ветра изменил направление полёта стрелы, и она «того, кем была пущена, сейчас же, обращённая, поразила». Рассказ крестьян, ставших свидетелями чудесного происшествия, привлёк внимание местного епископа. Стремясь постичь смысл произошедшего, он постился три дня, после чего ему явилась прекрасная фигура, облачённая в доспехи из света. Гость обратился к епископу: «Знай, что произошедшее – знак. Я – хранитель этого места. Я присматриваю за ним» [355].