Домовая любовь

в трёх-четырёх десятках квадратных метров

и погнал дедов из Москвы.

Прежде хозяева видели людей редко:

по ночам только,

на выходных только.

Те поспят, пожуют что-то,

с детьми уроки покалякают,

телевизор посмотрят,

компьютер пожмякуют,

снова спать и снова на работу.

А тут дома-дома-дома безвылазно,

не поделать дедам по хозяйству,

не побытовать,

не отдохнуть по-домовому.

Хозяйничают в наших хозяйствах —

видеть и нюхать их нету сил,

даже если свои же потомки.

На этом карантине

люди будто стали

хозяевами хозяйских квартир.

Даже съёмные люди.

Вернутся ли в Москву домовые:

родные хозяева,

неродные?

Родные – из квартир жильцов-владельцев,

знают этих людей с детства,

видели, как росли их родители

или даже бабушки.

Родные хозяева – часто родня,

ставшие домовыми предки.

Хозяева сбежали в Домодедово или Дедовск,

в Подмосковье люди тоже посиживали

по домам,

но не таким сиднем.

В этих двух городах

московским домовым можно

селиться в свободные дачи или новостройки.

А особенно уважаемым родным хозяевам

можно уплотнять местных хозяев,

заступить в управление их налаженным

хозяйством.

Местные выдавленные хозяева жмутся

по углам, вентиляциям, подъездам

как неродные.

Молятся и думают:

вернутся ли в Москву домовые?

Неродные хозяева – хозяева второго сорта,

из квартир со съёмными жильцами.

У домовых считается, что такие не привязаны

к часто сменяющимся людям,

и что не любят жильё правильно,

и не бытуют тщательно.

Стены, мебель, книги, технику, утварь

жалеют слабее, чем принято.

Даже если неродные были раньше родные

и помнят не обжитые обоями стены,

видели жильцов младенцами или подростками,

наблюдали, как те выросли, состарились,

а может, умерли – неважно —

квартиры поарендовели,

сдались ищущим в Москве Москвы приезжим.

И даже когда в городе таких домовых

сделалась половина,

всё равно их голоса весят половину

родных голосов на дедовских собраниях.

Всё равно им достаются лишь остатки кулебяки

на дедовских праздниках.

Решением старших родных хозяев

их могут поменять квартирами, уплотнить,

просто выселить или отправить в Пустой дом.

Некоторые из хозяев поехали

из Москвы от горя,

потеряв в чуме

своих людей,

родных или

съёмных.

Винят себя,

живут где придётся:

в подъездах,

межквартирных тамбурах.

Рядом с выселенными местными хозяевами

или даже на улице.

Воют, что не уберегли

или грешным делом заразили.

Хоть сами сиднем на карантине.

Домовые на самоизоляции всю свою вечность.

Домовые – бывшие люди,

болеют всем человеческим,

только легче и мягче.

Иначе как они протянут

несколько сотен лет.

Воют, не хозяйствуют,

не бытуют,

сами просятся в Пустой дом.

Буйка – хозяйка второго сорта в квадрате,

Она домовиха съёмной квартиры,

И она домовиХА —

ХА-ХА —

на весь район одиночная.

К ней ходили семидежды сильно свататься

разные домовые:

из её девятиэтажки,

из соседних хрущёвок

и даже двое из сталинки.

Чаще хозяева неродные,

но бывали и родные.

Чаще из-за 38 квадратных метров,

но бывало и по страсти.

Буйка красивая: крупная и лохматая.

Она отказывает, не хочет замуж,

любит хозяйствовать одна-сама,

любит одна-сама бытовать,

любит одна-сама домолюбить.

Старшие деды, как нравы оскалились,

давно на неё заточились,

думают выдать насильно,

уплотнить или выселить.

А может, и найти, к чему придраться,

и отправить Буйку в Пустой дом.

Но всё не доходят лапы

да больно хлопотно:

Буйка – вредная, здоровая, громкая,

хозяйство её бедное,

но хозяйничает тщательно.

Бытует сердцем,

хоть и неродная.

А теперь и вовсе карантин,

и многие старшие родные,

и нестаршие,

и неродные

устали от людей.

И уехали из Москвы.

А Буйка осталась.

2.

Если бы мой дом помещался в лапы, то я бы затискала его до полужизни. Мой дом большой, в нём – целых 38 квадратных метров: две комнаты, кухня, ванная, туалет, лоджия и хорошенькая кладовка. Семь раз в день я прохожусь по нему дозором, оглядываю и обнюхиваю каждый угол. Мышей съедаю, пауков сгоняю, пыль хвостом вытираю (но только там, куда нипочём не долезть хозяйке). Обнимаю стулья и табуретки, целую стены, двери и дверцы, иногда отдельные вещи.

Тштштштштшттштшт – это закипает электрический чайник. Ещё я слушаю – постукивание по клавиатуре, пиканье сообщений, жужжание электрической кофемолки, заокные крики и машинные рыки, журчание унитаза, бормотание застенного радио, подвывание и постукивание стиральной машины и, конечно, жиличкины движения. Если застыть на месте и дышать потише, то можно услышать этот звук домашней тишины, собранный из текущего в проводах электричества и общего гула всех людей на свете.