Между ног зачесалось, защекотало, заныло. Я потушила недокуренную вторую. Прошла в комнату. Легла, спустила штаны. Тяжело и болезненно из меня пошли купюры. Ребёнок мяукающего специально посылал мелкие. Потом то ли понял, что это слишком, то ли устал, купюры стали крупнее. Я сполоснула ворох денег в тазу, посушила феном, отгладила утюгом. Насчитала 32 тысячи. Почистила зубы. Оделась в то, что было на виду, прицепила маску, влезла в перчатки. Отнесла деньги в банкомат в пятёрочке, отстояла очередь в пять человек, где только у двоих были маски, одну из которых, на удивление красивую, из ткани в тюльпанах, женщина всё время то спускала на подбородок, то возвращала на нос. Дома я сразу перевела деньги матери, объяснив, что у меня есть заначка для аренды на всякий случай и что это из неё. Мать отправила мне какое-то испуганное спасибо, и я поняла, что это сообщение-свидетель реакции брата на эту мою денежную посылку и что теперь окончательно, пожизненно что-то приостановлено между братом и мной.

Меня мутило от шоколада и курева. Я попила воды, сделала себе мятного чая, легла, погладила себя по животу, извинилась и сказала ему: так уж и быть, не отдам тебя мяукающему. И в бак не выброшу, если будешь хорошо себя вести.

Дальше недели происходили спокойно: я гуляла, читала, смотрела, ела без сладкого и мучного. Вернулась к переводам, но работать не получалось: как только я садилась за текст, начинало поднывать внизу живота. Деньги в мае рождались три раза по сумме в 10–15 тысяч. Я купила детскую кроватку с деревянным мобилем. Людей в парке стало больше, писали, что скоро снимут карантин. 1 июня рано утром родилась сумма 37 тысяч. Я успела её подготовить, добавила недостающие с прошлого раза две. Спрятала кроватку в ванную, закрыла шторкой. Пришёл хозяин моей-немоей квартиры. Он был без маски. Сказал, что карантин же сняли. Взял конверт, но не уходил, а как-то мялся, топтался в коридоре. Я предложила чаю. Он согласился. Прошёл прям в обуви. Пили, он страдал и мялся тоже. Я поняла, что он решил повысить цену. Я спросила его об этом. Он, белый, совсем сделался прозрачным до ангельского состояния и сказал, что просит прощения, но собирается продать эту квартиру как можно скорее. Говорят, рынок совсем упадёт к августу. Хозяин попросил меня освободить мою-немою квартиру. Конечно, он может подождать две недели, но очень просит съехать через одну, так как уже договорился с риелтором на следующую пятницу, а до этого он хочет вывезти всё лишнее, а дальше они начнут водить сюда потенциальных покупателей. Я спросила его, за сколько он хочет продать квартиру. Он ответил. Осмотрел мою-немою квартиру на предмет, что можно вывезти. Я осмотрела тоже, следуя за его взглядом, словно защищая то, на что он смотрит. Хозяин моей-немоей квартиры сказал, что эту неделю я могу жить бесплатно, а за неделю, возможно, найду что-то и дешевле, цены вон как упали, или могу временно вернуться домой, откуда я приехала, как делают сейчас многие немосквичи.

Он ушёл, я закрыла за ним дверь своей-несвоей квартиры. Походила по комнатам, погладила стены руками и взглядом. Помыла чашки. Сходила в туалет. И всё это время думала-думала одну невероятно большую, многозначную цифру, думала, не произнесла, понимая, что он слышит меня. Я думала про парк, про речку, про гигантские древние деревья. Про звон церкви по воскресеньям, про тишину, про клёканье птиц на балконе, про толстых крыс, живущих на путях метро, про то, как здесь нам хорошо будет жить. И снова про невероятно большую, многозначную цифру. Неслыханную, невиданную мной. Переоделась почему-то в лимонную пижаму. Сходила в туалет, смыла, вытерлась, погладила себя там рукой. Распустила волосы, расчесалась, собрала волосы в пучок, чтобы не мешались. Взяла на кухне три бутылки питьевой воды по пол-литра, с такими обычно ходила гулять. Поставила на табуретку у кровати. На середину кровати положила большое полотенце. В изголовье маленькое. Сняла пижамные штаны. Легла, раздвинула ноги и приготовилась. Между ног зачесалось, защекотало и заныло.

Домовая любовь

1.

Вернутся ли в Москву домовые?

В оставленных ими квартирах

поверхности мебели,

стены в комнатах

слишком быстро

покрываются пылью;

раковина, ванна,

шторка розовятся плесенью;

углы обвязываются паутиной,

цветы желтеют,

хлеб быстро черствеет,

молоко сразу киснет,

воздух так тяжелеет,

что весы показывают

на 117 грамм больше.

Многие хозяева-домовые сбежали

от постоянных людей

в своих квартирах,

от усиленного хозяйствования

в своих хозяйствах,

от семейственной возни и криков

в своих комнатах,

от въедливого человеческо-

московского запаха

ускоренного беспокойства.

Даже сиднем дома

те волнуются —

пропустить,

не успеть,

замешкаться.

Часто боятся такого

даже чумы сильнее.

На этом карантине

домовые впервые

увидели слишком много

от людей человеческого,

слишком сильного человеческого:

теряющими себя,

семью,

дом,

деньги,

бизнес,

работу.

Узнающими себя,

семью,

дом,

деньги,

бизнес,

работу,

бывало, болезнь

или утрату.

Концентрат человеческой драмы,

рассчитанный лет на двадцать,

растворился в трёх месяцах