Домовая любовь

Странно жить с фамилией Волгин на Байкале, но Волгин справлялся. Он был непопулярным человеком в классе, но и угнетаемым или одиночкой тоже не ходил. Волгин казался Лене слишком скучным и предсказуемым, как и все мальчики. Она догадывалась, что он неплохо выглядел для остальных девочек из-за своей широкоплечести и роста. Лена находила в нём особенным и интересным только увлечённость ею самой. Ей обычно не интересовались, так как она не делала себя никаким образом привлекательной, а главное, почти сама плевать хотела на всю эту уже несколько лет длящуюся возню с социализацией и всем первым – первым алкоголем, первым сексом, первым сезоном какого-нибудь сериала. Волгин пытался обтекать Лену разговорами, звал её кататься на лодке, пробовал дарить ей подарки и всё время напарывался на непонимание и удивление. Друзья из класса смеялись над его увлечением, но сочувствовали. Кроме любви к Лене и фамилии из нездешней реки, в Волгине не находилось, кажется, ничего оригинального и важного. Он учился средне-плохо, происходил, как и очень многие, из бедной семьи, но всегда жонглировал гаджетами. Его отец – браконьер и алкоголик – исчезал на месяцы, оставлял им лодку, а потом возвращался, всегда без денег. Мать работала горничной в том же пансионате, что и Сашина мать, и, говорили, была затянута в какую-то секту, которая верит в чудеса, но Лене думалось, что это выдумки. Волгин жил на первой линии, прямо на берегу, – это была главная улица села, где гуляли и собирались по праздникам, летом здесь желтел пляж, зимой – просто лежал песок под ледяной коркой и снегом, словно наоборот городу, где снег и лёд посыпали песком. Деревянный, как и все в селе, дом Волгина изумил Лену своей невероятной утончённой красотой: он был доброго, нежно-голубого цвета, увенчанный белыми лёгкими изразцами по карнизам и наличникам, будто обшит кружевом. Многие дома в селе украшены подобным образом, но именно на этом изразцы летели, и казалось, что сам дом чуть парит над землёй.

Волгин раскрыл рот и застыл, увидев Лену. Он очищал дорожку от мокрого снега, жвачкой липнущего на лопату. Лена подумала, как всё-таки странно, что и он, и Саша живут вроде в одной с Леной местности и очень похожей жизнью: их руки с раннего детства пахнут омулем и на экранах мобильных часто остаются рыбные чешуйки, потому что, пока ты чистишь, обязательно залезешь проверить телефон, поставить кому-нибудь лайк – но при этом дни они всё равно проводили по-разному: и Волгин, и Саша – часто на открытом воздухе, а Лена – в четырёх стенах, она всё равно была городская. Лена сделала комплимент волгинскому дому, одноклассник покраснел и испуганно поблагодарил, сказал, что это сделал батя, но очень давно. Судя по лицу Волгина, на котором недели три назад стали проступать синяки – свидетельство гораздо более грубой, не-кружевной работы, его отец вернулся. И было самое время, настал сезон охоты на нерп.

4.

Моторка гудела перезимовавшей пчелой и с гулким стуком раздвигала сияющие льдины. Земля со склонами, скалами, домами и деревьями походила вдалеке на игрушечную версию всей Волгинской и Лениной жизни. Хоть они давно уже и отплыли от берега и два раза сменили курс, Лена не переставала разбрызгивать водку на воду. Она начала, как только села в лодку. Волгин почему-то даже не удивился этому, он понял, что сегодня был такой особенный, ни на что не похожий день, когда он впервые в жизни угнал лодку у спящего под водкой же отца, а странная-престранная девушка, о которой Волгин мечтал уже пятый месяц, сама пришла вдруг к нему и попросила показать ей отцовские ловушки на нерп и теперь, согласно какой-то старой традиции, молча угощала водкой озеро. Волгин только пошутил, что Байкалу, может, уже хватит, – Лена улыбнулась и не перестала. От сосредоточенности и прочного солнца она даже перестала чихать и кашлять. Волгин ещё на берегу заметил, что она болеет, и спросил её об этом, но Лена махнула три раза рукой, будто крылом или ластой. Сейчас её глаза температурили светом, длинные волосы лезли из-под жёлтой шапки, солнце набилось в складки её куртки, в швы её джинсов, в её уши и повисло на кончиках её мокрых от водки пальцев. Волгин никогда не видел в жизни ничего прекраснее. Они оба молчали: Волгин для того, чтобы не сломать этот день, ощущение от него, а Лена из-за болезни. В горле у неё словно засели острые байкальские льдины, ей было больно говорить и даже дышать. Она отпила чуть прямо из горла́, льдинки чуть потаяли, притупились, Лена протянула бутылку Волгину, тот покачал головой. Как и некоторые дети отчаянных алкоголиков, он никогда не пил, даже пиво, и не собирался начинать в будущем.