Он улыбнулся в ответ:
— Как вам угодно! Вы все равно минуете этот порог только ногами вперед…
— Давай, давай, мальчишка! Хватит разговоров!
— Снимите камзол, мой вам совет.
Мы скрестили шпаги. Дон Гонсало ураганом шел в атаку, и сначала я держал оборону. Но вскоре убедился, что он был ловок и силен, но хитрости ему недоставало. Сперва он попытался поразить меня в шею — я ускользнул от удара. Потом он нацелился мне в грудь — и попал в пустоту, под руку. Наконец он наметил для удара мой живот — я подпрыгнул и шпага ткнула в пространство между моими ногами. Тут силы дона Гонсало начали таять, и в глазах его забрезжило изумление. Он продолжал вопить и изрыгать угрозы, но голос его срывался, и он перешел в оборону, хотя я еще не начал атаковать.
Собравшиеся затаив дыхание следили за схваткой и хором выражали разочарование, когда удар не попадал в цель. Я успел бросить взгляд на зрителей, и ко мне подкатило ощущение опасности. Один из храбрецов прятал за обшлагом рукава кинжал. Разряженный кабальеро достал кружевной платок, и его украшенная изумрудами рука поигрывала этим платком. “Когда он взмахнет им, меня убьют”, — подумалось мне. Это может случиться в любой миг, а ведь грудь у меня ничем не прикрыта.
Я сильным ударом выбил шпагу из рук дона Гонсало, и она отлетела к двери. Все взгляды устремились за ней. Я же левой рукой схватил табурет. Дон Гонсало упал на колени. Он утратил всю свою важность и тоненьким, стонущим голосом, похожим на выходящий из пузыря воздух, молил:
— Он убьет меня! На помощь! Ко мне! Он убьет меня! Разряженный господин махнул платком, и в воздухе мелькнул кинжал, направленный мне в сердце. Но преградой ему стало сиденье табурета, лезвие вознилось туда и застряло, мелко задрожав. Я рванул кинжал, глянул на него и быстро метнул в горло убийцы. Раздался крик, похожий на предсмертный хрип, и тело рухнуло. Дон Гонсало продолжал что — то жалобно выкрикивать, но уже совсем невнятно.
Разряженный господин поднял руку.
— Довольно, Дон Хуан! Забирайте свои дукаты, и покончим на этом.
— Нет уж, сперва я разделаюсь с Командором.
Я сильным толчком свалил Командора на землю и грубо поставил ногу ему на грудь, прямо на крест Калатравы, хотя, клянусь, безо всякого кощунственного умысла.
— Берите — ка снова шпагу, да глотните чего — нибудь прежде. В преисподней нет лимонада.
Разряженный сеньор собрался было приблизиться к нам. Он поднял обе руки над головой.
— Ну довольно, довольно же. Вы уж убили одного человека и унизили дона Гонсало. И мы теперь знаем, что вы отменно владеете шпагой. Неужто вам этого мало?
— Я должен убить его, — произнес я по слогам. — Он мне мерзок.
— Но вы понимаете, Дон Хуан, что о случившемся будет извещено правосудие?
— Пусть. Я буду уже далеко.
Он растерянно опустил руки.
— Что вы за человек, Дон Хуан?
— Я? Что угодно, но только не глупый юнец, не хвастливый форсун, за которого вы меня тут принимали.
Разряженный кабальеро улыбнулся и поклонился.
— Тысяча извинений, но меня дурно проинформировали.
— Вот за эту ошибку вам и придется скрестить со мной шпагу, когда я разделаюсь с доном Гонсало.
Он опять улыбнулся, но на сей раз в его улыбке мелькнуло что — то неожиданное, искра торжества. И глядел он в этот миг куда — то мимо меня, только вот задержал взгляд на мгновение дольше положенного. Я насторожился, обернулся и обнаружил, что Командор уже исчезает за дверью.
— Оставайтесь с моими дукатами! — крикнул я и бросился следом за ним. Дон Гонсало успел оторваться от меня. Когда ему отворяли уличную дверь, я только добрался до передней, за собой я слышал голоса и топот ног. Привратник хотел было преградить мне путь, но я отшвырнул его к стенке. Я выскочил на темную, уже совсем пустую улицу. Посмотрел в одну сторону, в другую.
— Направо, хозяин, скорей.
Тень Лепорелло чернела на фоне выбеленной стены.
— Позаботься о лошадях!
Я побежал. Обогнул угол и увидал дона Гонсало, который со всех ног мчался уже в самом конце улицы. Я крикнул: “Эй, вот он я!”, и крик мой парализовал Командора. Когда я догнал его, он стоял, вжавшись в проем какой — то двери и молил о прощении. Я заставил его вытащить шпагу и снова принять бой. Мне было нелегко убивать его — внезапно сердце мое преисполнилось жалости, и я сражался не столько с доном Гонсало, сколько с собственными чувствами. Кажется, моя шпага попала под четвертое ребро слева. Он застонал, зашатался, дернулся и замер на земле, словно огромная поверженная статуя.
Его друзья уже показались в начале улицы. В руках у них были зажженные факелы, они взывали к правосудию.
Путь к дому покойного сперва был для меня горьким. Душу мою нежданно начали одолевать уныние, укоры совести и даже сомнение в том, правильно ли я поступил. Своей собственной рукой всего за несколько минут я лишил жизни двух людей, отправил в ад, не дав времени покаяться.