Дон Хуан

Это не входило в мои планы. Но я понял и другое: хотя такой шаг, как убийство, был в моей программе лишь вынужденной мерой — расправа с Командором была не частью моих планов, а, скорее, условием их осуществления, отправной точкой, — убийство порой может оказаться неизбежным, как случилось с тем бандитом, и в подобных случаях у меня не было иного выхода, как скрепя сердце взвалить на себя последствия — и юридические и нравственные. Вывод несколько меня успокоил. Позднее я на собственном опыте убедился: ничто не успокаивает придирчивую совесть лучше, нежели решение взять на себя целиком всю ответственность за собственные деяния, пускай и невольные. Как обогащается, какие утонченные ощущения испытывает душа в такие мгновения!

Я заблудился на улицах Севильи. Беленые стены и белый свет луны делали город похожим на кладбище, и сам я напоминал тень, скитающуюся меж могил. Так я и шел, сам не зная куда, пока на Хиральде не пробило полночь. Это помогло мне сориентироваться. От собора было легко дойти до дома Командора. Там, на углу маленькой площади, я увидал тени лошадей.

Я направился к той самой двери, через которую меня совсем недавно впускала донья Соль. Ключ повернулся легко, и дверь отворилась. Впереди чуть высвечивался внутренний дворик. Я немного помедлил. Мало — помалу тишина стала полниться какими — то далекими, приглушенными звуками. Я снял башмаки и, взяв их в руки, сделал пару шагов до первой колонны. Вокруг все дышало ароматом, сильным цветочным ароматом, ароматом весны, который преследовал меня в Севилье, и горячил мне кровь, и заставлял снова и снова, против воли, вопреки доводам рассудка, ожидать чего — то несбыточного от собственного тела. Я перевел дыхание. По телу пробежала легкая дрожь, и на краткий миг я почувствовал слабость в ногах. Боже, какой острой болью отзывалась моя кожа на пение фонтана!

Мне надо было подняться по лестнице, пройти верхнюю галерею, попасть в коридор, посчитать двери… Я высунулся в патио, поднял взор и глянул на окна. Кажется, в одном из них я разглядел освещенную луной девичью фигуру. Не вышла ли Эльвира мне навстречу? Я не смел надеяться на такую любезность, вернее, на такое безрассудство, нет и нет, я был готов скорее к легкому сопротивлению, к пылким проявлениям страха, стыдливости и целомудрия. И все же я не ошибся. В конце верхней галереи, на самом углу, стояла, подняв лицо к серебристым лунным лучам, темноволосая женщина.

Я застыл, прижавшись к колонне. Но словно некая неумолимая сила срывала меня с места, влекла за собой, словно вокруг пояса меня обмотали веревкой и оттуда, сверху, Эльвира тянула за другой конец. Я делал шаг за шагом в полной тишине: патио, лестница, пятна лунного света, пятна тьмы. Я боялся, что стук моего отчаянного сердца разбудит птиц.

Я добрался до галереи. Скрипнули деревянные половицы, Из — под ног моих выскочил мышонок и шмыгнул в свою норку. Мне нужно было дойти до угла и свернуть. Я остановился и постоял, прижавшись к стене. Заглянул за угол. Последние сомнения исчезли: Эльвира ждала меня, обмываемая потоками лунного света. Я обулся и двинулся вперед. Эльвира шевельнулась, отстранилась от окна. Мне казалось, что от шагов моих грохочет и содрогается весь дом. Эльвира тоже устремилась ко мне. Мы стояли совсем близко друг от друга, мы смотрели друг на друга. Я протянул руки, и она упала в мои объятия.

— Как река бежит к морю, так я спешил к тебе.

Фраза вышла совсем уж литературной. Но любовь не может обойтись без литературы. Скажи я что — то другое, наверно, все и закончилось бы иначе, но в именно в сорвавшихся с моих уст словах выразилась истинная суть и этого мига, да и предшествующих: “Как река бежит к морю”, то есть не по своей воле, а по принуждению. Эльвира в моих объятиях печально вздыхала, не зная, то ли ей спрятать лицо у меня на груди, то ли протянуть мне губы. Но я больше не помышлял ни о ее устах, ни о трепещущем теле, ни о сердце, которое билось рядом с моим. Во мне занозой засела мысль о веревке, которой я обвязан, о силе, влекущей в море речной поток, и о силе, властно влекущей за собой меня. Не моя воля управляла моими шагами, моими руками, обнимавшими Эльвиру, нет, все подчинялось жизненной силе, силе крови, тому, что заставляло цветы источать ароматы, не испрашивая на то их согласия. Я был пленником, зажатым в объятиях куда более сильных, нежели мои собственные; я вдруг осознал, что и Эльвира ждала меня не по своей воле, а лишь подчинялась велению крови. Но меня не слишком волновало, что толкнуло Эльвиру выйти мне навстречу и ждать, купаясь в лунном свете, и что заставило наши сердца биться как одно сердце. Меня пронзила мысль, что я опять попал в западню, и сердце мое взбунтовалось.

Я резко отстранил от себя Эльвиру.

— Но река не может остановить свое течение и повернуть вспять… а я — могу.

Она смотрела на меня, ничего не понимая. Но что — то такое в моем взгляде, в выражении моего лица она уловила, потому что вдруг закрыла ладошкой рот, и в глазах ее блеснул испуг.

— Хуан!