Дорога на Царьград

Но и шербет мы получили после того, как помылись. Каждый в своем обществе. Я – в компании Абаза и Аяса. А моя красавица-гяурка – с женщинами. Отец Абаза некоторое время отсутствовал. По какой-то просьбе Порты он задержался в Царьграде больше двух месяцев. Абаз в его отсутствие вел себя как хозяин.

Абазу не больше двадцати пяти лет, но выглядит он значительно старше своего друга Аяса, который на самом деле моложе его всего лишь на год-два. Аяс проживал в Паланке в одном из домов своего отца, богатого турка, владевшего также именьями в окрестностях Белграда и в Хисарджике. Старый вояка успешно занимался торговлей, так что Аяс был очень хорошей партией для местных незамужних турчанок. Сам он не больно пекся о своем статусе, предаваясь всем развлечениям, какие только ему позволяли богатство и свобода молодости.

За обедом нам прислуживали разряженные женщины – может быть, сестры Абаза или молодые жены его отца, а может быть, рабыни. На низкий круглый обеденный стол, за которым, сидя на полу, расположились только мы, мужчины, женщины подали сначала суп с молодой бараниной и овощами, затем отменную на вкус капаму[22], а после нее – баклаву[23]

. Я подумал, что обед закончен. Мы просто болтали. В основном я мудрствовал о жизни и судьбе, а хозяева внимательно слушали и поддерживали меня. А потом женщины принесли еще и фаршированные перцы в подливе из кислого молока и сильно сдобренный приправами плов. К моему удивлению, турки пояснили мне, что баклава служит только для того, чтобы посередине обеда немного очистить зубы! Я наелся до отвала. После многих дней сухомятки мне пришлось по душе такое пиршество, явно устроенное не только для гостей. По довольно большому животу Абаза было видно, что в этом доме всегда хорошо едят. После того, как мы съели еще и ошав[24] – несколько видов сухофруктов, сваренных в сахаре, – турки предложили мне прогуляться до дома Аяса.

Хотя я после обеда только пыхтел и щеками дергал слипавшиеся сами собой веки, предложение пройтись я принял – сообразно вежливым манерам светского человека, принимающего необычные местные обычаи. Но только я открыл рот, чтобы предложить взять с собой и мою спутницу, как вовремя вспомнил, что такую инициативу здесь расценили бы как абсолютно неприличную. Еще раньше я узнал, что у турок женщины проводят время отдельно от мужчин. Да и учитывая утреннее поведение моей ненаглядной, будет вполне естественно провести день отдельно от нее, в чисто мужском обществе, – подумал я, размышляя о том, что в последнее время мы слишком часто были вместе, и она чересчур расслабилась. Свою неоспоримую нравственную значимость я решил подкрепить еще и педагогическими успехами. Но вместо этого оказался перед соблазнами 1001 ночи! И отчасти им поддался.

Когда мы вошли в дом Аяса – меньший по величине, но более уютный и обустроенный с большим вкусом и с необычными деталями, чем дом Абаза, – Аяс откуда-то извлек загадочную сумку, придавшую мне авторитета. Я вообще не заметил, что они взяли ее с собой из дома Абаза. Видимо, ее принес кто-то из его слуг, пока мы обедали. Я намеренно не хотел выказывать чрезмерное любопытство по поводу ее содержимого, и, пока одна интересная женская особа с непокрытым лицом месила с медом кусочки желтовато-зеленовато-коричневатого вещества, извлеченного из сумки, разглядывал типично европейские предметы в уютной турецкой комнате с разноцветными диванами и повсюду разбросанными, немного потрепанными, но некогда явно дорогими шелковыми подушками. Наконец-то я понял, что было в сумке. Только не хотел показать, что чуждаюсь и стесняюсь того, что может последовать.

Я разглядывал мечи на стенах, дорогостоящий комод во французском стиле, в котором стояла фарфоровая посуда. На стене напротив двери висела одна картина в позолоченной раме. На картине, написанной темными красками, был изображен натюрморт с убитыми на охоте птицами. Все довольно необычно для турецкого дома. За все время тесного общения с Абазом и Аясом я никогда не спрашивал их о том, кто у них предки – принявшие ислам сербы или выходцы из Малой Азии. Для меня это и тогда не имело особого значения, не имеет и сейчас. Для меня важнее сама принадлежность к исламу, включающая в себя и все родовые характеристики.

Девушка подала мне плоды своего искусства в украшенной на восточный манер фарфоровой миске. Привлекательная брюнетка семнадцати-восемнадцати лет с блестящими, широко распахнутыми глазами и немного грубоватым оттенком кожи. В волосах у нее сверкала вплетенная цепочка с серебряными подвесками, вносившими странную дисгармонию в облик девушки. Словно кто-то заставил ее их надеть, а на самом деле ей это не по душе. Временами нервозные движения выдавали в ней особу с обузданной жизненной силой. В глаза мне бросился розовый шрам у нее на лбу, под подвесками. Странно, но шрам не больно-то и портил ее привлекательный вид. Более того, он смотрелся как своеобразная «приправа», интересный акцент. Маленькой ложечкой я зачерпнул немного снадобья из миски.

Аяс спокойно кивнул головой:

– Этого будет мало.