Дороги и люди

Статья об Ованесе Туманяне, о которой упомянула Мариэтта Сергеевна, предназначалась для «Литературной газеты». Но когда статью «заверстали», она заняла на газетной полосе больше места, чем отводилось ей по макету. Газета есть газета, и я (не без опаски) попросил Мариэтту Сергеевну сократить две странички.

Приезжаю к ней за сокращениями.

— Слушайте, что я вам расскажу, — говорит Мариэтта Сергеевна. — Утром ко мне пришла Д. Вы ее знаете... Я сидела и делала для вас сокращения. Вы тоже невыносимый человек! Как можно требовать сокращения двух страниц! Это же все равно что резать ножом живой организм. Ведь статья — это живой организм со своими жизнедействующими органами. А вы заставляете меня обрубать голову или отрывать ноги. Черт знает что такое!

— Но, Мариэтта Сергеевна, вы лучше расскажите о Д. — говорю я, чтобы отвести разговор о сокращениях.

— Ну ладно, ладно, я уже сократила. Бог с вами... Так вот, заходит она и с порога начинает говорить. Боже, сколько она говорит! Я ей сказала, что занята, что срочно сокращаю статью для Серебрякова. Ничего знать не хочет. Тогда я демонстративно сняла слуховой аппарат и сказала ей: «Я вас не слышу». Она не уходит, а маячит перед глазами. Я ее не слышу, но вижу, как безостановочно работают ее губы. Говорю ей: «Уходите! Дайте мне, наконец, работать». Она не уходит. Тогда я не выдержала, всем телом надвинулась на нее и дико закричала: «У‑хо-ди-те!»... Ну, скажите, на что это похоже? Мешать работать восьмидесятилетней женщине! Это же неслыханно! Воображаю, что теперь она обо мне будет говорить: «Старуха Шагинянша с ума сошла и выпроводила меня из дому»... Но пусть знает, как мешать мне работать!

XIII

Она сидит в концертном зале, держа в протянутой руке микрофон слухового аппарата.

Лицо сосредоточенно; по глазам можно, кажется, как по нотам, воспроизвести музыку, что звучит со сцены.

Меняется выражение лица — то становится напряженно-суровым, то меланхолически-безмятежным, то радостно-торжественным. Нет, это не простое слушание музыки, это — проникновение в нее, слияние с ней.

Еще совсем маленькой Мариэтта играла в оркестре на барабане, и это, признается позднее Мариэтта Сергеевна, привило ей «чувство важности работы в коллективе». А в гимназии училась игре на рояле. Потом — на скрипке. Однако начала усиливаться глухота, и тринадцатилетняя девочка должна была бросить занятия музыкой.

Впрочем, занятия эти продолжались: концерты оставались для нее наслаждением, потребностью, нравственно-эстетической школой.

Она слышала Сергея Рахманинова, Николая Метнера, Иосифа Гофмана, Пабло Казальса, дирижера Артура Никиша... Но чаще всего — Сергея Рахманинова. На много лет связала с ним девушку большая дружба. Мариэтта Шагинян вступила, можно сказать, в борьбу за Рахманинова. В 1912 году она пишет статью против обвинения замечательного композитора в эклектизме; в письмах к Рахманинову она вселяет в него уверенность в собственных силах, благодарит за высокое искусство, которое «возбуждает благородные и мужественные начала» в человеке, «помогает ему бороться с хаосом, со стихийностью, направляет его на большие, исторические свершенья...».

«Я писала ему, вероятно, обо всем, чем жило и дышало тогдашнее русское общество... с одной-единственной, поглощавшей все мое отношение к нему, мыслью: дать Рахманинову пережить и понять историческую нужность его музыки, прогрессивность ее, в тысячу раз большую, чем все формальные выдумки модернистов...»

«Кроме своих детей, музыки и цветов, — отвечал ей Сергей Рахманинов, — я люблю еще Вас, милая Re, и Ваши письма. Вас я люблю за то, что Вы умная, интересная и не крайняя (одно из необходимых условий, чтоб мне «понравиться»); а Ваши письма за то, что в них, везде и всюду, я нахожу к себе веру, надежду и любовь: тот бальзам, которым лечу свои раны. Хотя и с некоторой пока робостью и неуверенностью, — но Вы меня удивительно метко описываете и хорошо знаете. Откуда? Не устаю поражаться». И далее идет суждение необыкновенное — по откровенно высокой оценке и проницательности: «Отныне, говоря о себе, могу смело ссылаться на Вас и делать выноски из Ваших писем: авторитетность Ваша тут вне сомнений... Говорю серьезно!»