Дорогой длинною

Настя коротко кивнула, поднялась. Вслед за Варькой пошла к тропинке, уходящей сквозь травяные заросли к городским домам. Напоследок ещё раз оглянулась на обрыв, вспомнила, как стояла, глядя в речную глубину с дрожащими в ней облаками, передёрнула плечами и прибавила шаг.

Когда Варька и Настя вошли во двор, соседских цыганок там уже не было, зато был Илья. Он сидел у сарая, смазывал дёгтем снятое с телеги колесо, рядом на траве валялись ещё три. Когда скрипнула калитка, он не поднял головы. Настя тоже поднялась на крыльцо не оглянувшись. Варька задержалась было, но, подумав, сплюнула и, так и не подойдя к брату, побежала вслед за Настей в дом.

До позднего вечера Илья провозился в сарае: латал старую телегу, смазывал колёса, чинил сбрую, чистил коней, которые, чувствуя близкую дорогу, шалили в стойлах и вскидывались, как жеребята. Илья с сердцем отталкивал тычущиеся ему в плечо морды гнедых, ругался зло, сквозь зубы, впервые в жизни не находя для "невестушек" ласковых слов.

Когда сегодня в лошадиные ряды прибежала запыхавшаяся соседская девчонка и заголосила на весь рынок: "Смоляко, беги домой, у вас там ой что делается, - хасиям

^[103]!" - он даже не успел расспросить её. Просто сунул за голенище кнут и помчался следом, на ходу гадая, что случилось. В голову лезло всё: от неожиданного возвращения табора до бегства в Москву Настьки (он до сих пор боялся этого).

Но такого ему и в страшном сне не могло присниться. Когда целая рота соседских баб встретила его во дворе, в торжественном молчании проводила в дом и предъявила сопящего в корзинке заморыша, Илья даже не сразу понял, в чём дело, и для начала гаркнул на цыганок:

– Это что такое? Где Настя? Варька где? Вы чего здесь выстроились, как на параде? Чье дитё, курицы?

– Твоё дитё, морэ. - в тон ему ехидно ответила толстая Нюшка. - Обожди орать, приглядись.

Несколько опешивший Илья последовал её совету, нагнулся над корзинкой… и тут же резко выпрямился. Сердце прыгнуло к самому горлу, на спине выступила испарина. "Лукерья… Ах, шалава проклятая! Додумалась!" Первой его мыслью было отпереться от всего на свете. Но, ещё раз покосившись в корзинку, Илья понял: бесполезно. Один нос чего стоит. Смоляковское, фамильное… Стоя спиной к выжидающе молчащим женщинам, Илья думал, что делать. Наконец, хрипло, так и не повернувшись, спросил:

– Ну… а мои-то где?

– Не знаем. - уже без злорадства ответила всё та же Нюшка. - Настька убежала куда-то, Варька за ней помчалась. Давно уж их нет, должно, возвернутся скоро. Дети накормленные, ещё час, дай бог, проспят. Ты уж Настьке передай, пусть вечером обоих приносит, у меня молока хватит…

– Спасибо, пхэнори. - глядя в пол, глухо поблагодарил Илья. - И вам всем… спасибо. У вас самих дети дома, ступайте.

Цыганки не спорили: видимо, у них действительно были дела. Через минуту дом опустел. Илья ещё постоял немного рядом с корзинкой, поглядывая то на крошечное, смуглое, так похожее на него существо, то на сына, безмятежно сопевшего в люльке. Затем вздохнул, тоскливо выругался и пошёл на конюшню.

Он слышал, как хлопнула калитка, как прошли через двор Настя и Варька, но так и не сумел поднять голову и встретиться глазами ни с одной из них.

До самого вечера Настя не вышла из дома, а Илья не отходил от сарая, где, к счастью, было полно работы. Про себя он решил, что завтра ему, хоть кровь из носу, нужно съехать из города вслед за табором. Иначе над ним будут потешаться вся цыганская улица и все конные ряды. О том, поедет ли с ним Настя, Илья боялся даже думать. Жена не показывалась во дворе, зато Варька, словно озабоченный муравей, выбегала то и дело: то с тазом, полным пелёнок, то с тряпкой и веником, то с вёдрами, то с подушками и перинами, которые раскладывала на солнечном месте у забора, и Илья убедился, что сестра тоже готовится откочёвывать. На брата она упорно не смотрела, а он, тоже не знал, как заговорить с ней.

Уже в полусумерках, когда через двор тянулись рыжие, широкие ленты заката, Илья швырнул в угол порванную супонь, сунул в сапог кнут и пошёл со двора - как был, в перемазанной дёгтем рубахе и соломой в волосах.

Варька догнала его уже у калитки, и Илья вздрогнул от её тихого голоса:

– Вот посмей только уйти! Не нашлялся, чёрт?..

Илья остановился. С минуту стоял не двигаясь; затем повернул назад. Не оглядываясь, слышал, что сестра идёт сзади, но только в сарае, где было совсем темно и лишь из-под крыши пробивался узкий красный луч, он остановился и медленно опустился на солому. Варька села тоже. Подождала, пока брат достанет трубку, закурит, затянется, выпустит облако дыма.

Негромко спросила:

– Что у тебя с головой, Илья? Думаешь, Настька не знала? Да ты ещё порога этой потаскухи переступить не успел, а ей уже цыганки доложили. Она всю зиму втихую проплакала.

– Почему она мне ничего не сказала?

– А что толку говорить? Всё равно совести нету.

– Ты мою совесть не трогай! - огрызнулся он. - Я, как узнал, что Настька тяжёлая, больше шагу туда не сделал! И, между прочим, не я один… Все наши там околачивались.