Доржи, сын Банзара

— Он в университете не научился, а вы его здесь научить хотите! — выкрикнул Илья Ильич.

— Я говорю не об обучении, а о воспитании.

— Вы, Артем Филиппович, оправдываете тяжкие проступки учителя Светлова. Да чего от вас ждать, ведь вы даже на господина губернатора карикатуры рисуете, — раздался резкий голос смотрителя.

— Я думаю… — заговорил еще кто-то. Доржи и Алеша узнали по голосу учителя арифметики Адама Адамовича. — Я думаю, что Иван Сергеевич и Артем Филиппович высказали правильные суждения. Оттолкнув, легко погубить молодого человека. Отдать в солдаты, послать звенеть кандалами — причины сыщутся, но какая от того польза? Придет другой молодой учитель. Что же, и с ним должна повториться эта история? Давайте присмотримся к Владимиру Яковлевичу. Он окончил Казанский университет — гордость отечества, негаснущий очаг русской научной мысли, гнездо…

— Знаем, знаем, чье там гнездо!

— …гнездо людей науки. Мы, старики, уходим, из жизни и должны оставить после себя смену. Молодежь понесет дальше начатое нами славное дело народного просвещения. Господин смотритель собирается принять слишком поспешное решение… Есть ведь другой выход: пусть Владимир Яковлевич даст слово нам, старшим коллегам, вести себя обдуманно, слушаться нашего совета, не отступать от программы министерства просвещения. Пусть признает свою вину.

— Я ни в чем не виноват!

— Помолчите. Вы не на ярмарке, — отрезал смотритель. — Господа коллеги!.. — обратился он к учителям. — Неверно представлять случившееся как ошибку наивного юноши. Я смотрю глубже. Я вижу заранее обдуманное, преднамеренное действие с гнусной конечной целью. Никто не смеет помышлять, что мы будем сидеть сложа руки, покуда этот юнец станет продолжать свои разглагольствования, читать среди глупых мальчиков отвергнутые цензурой бунтарские вирши Пушкина. Мы-то знаем, кто такой Пушкин! Только заслуги батюшки его, Сергея Львовича, спасли бунтаря от вандалов и Сибири. И тяжко слышать, когда почтенные, казалось бы, люди одобряют затеи, опасные для престола российского… Я вас имею в виду, Иван Сергеевич, Артем Филиппович, и вас, Адам Адамович. Мне стыдно за вас. Все мы помним, что произошло на Сенатской площади. Дым пороховой еще не рассеялся, стволы ружейные не остыли… А мы уже готовы поддержать крамолу. Не дай бог, услышал бы эти разговоры господин министр или господин директор училищ…

Наконец заговорил Владимир Яковлевич.

— Напрасно господин смотритель считает учеников глупыми мальчиками, — начал он. — Мой университетский учитель Николай Иванович Лобачевский, да и все просвещенные люди нашего времени учат нас, что к детям надо относиться с уважением и любовью. Только тогда учитель сможет принести им пользу. Вы обвиняете меня в том, что я восторженно отзываюсь о творениях Александра Сергеевича Пушкина. Вы пытаетесь даже представить меня защитником Пушкина… У него и кроме нас с вами хватит в России искренних друзей и… злобствующих врагов… С каждым годом все больше и больше почитателей его таланта и ума. Скажите честно, Николай Степанович: был ли в России до Пушкина сочинитель, который бы поднял такую бурю в умах? Был ли когда-нибудь более самобытный поэт, подкупающий гениальной простотой стиха?

— Хватит о Пушкине! Что он за фигура — чиновник министерства, попечитель дворянства? Кто не пишет стихов? И моя дочурка пишет, недурно получается… Могу показать…

— Да читали ли вы, Николай Степанович, стихи Пушкина?

— Читал и читаю… Даже люблю. Но не вашего Александра Пушкина, а стихи Василия Пушкина, талантливого стихотворца.

В смотрительской раздался осторожный смешок, потом вновь послышался голос Владимира Яковлевича:

— Я не откажусь от своих слов. Как русский человек, я горжусь творчеством нашего соотечественника Ивана Крылова. В чем вы меня можете обвинить?

— А в том, что с вредным умыслом подбираете басни для чтения детям. И смысл их толкуете злонамеренно… Ученики услышали от вас басню «Рыбья пляска» и теперь поговаривают: мы, мол, знаем, кто лев и кто староста и что за рыбки пляшут на сковороде… Разве у Крылова нет других басен? Разве у него мало басен, которые учат добронравию, почитанию старших?

Доржи шепотом спросил:

— Алеша, ведь он про рыбьи пляски прочитал нам не на уроке, а у себя на квартире. Откуда они узнали?

— Это Климов, наверное, наябедничал.

— Я читаю лучшие, — продолжал Владимир Яковлевич, — и вообще этот разговор носит странный характер: Иван Андреевич Крылов у государя в почете. Он еще в четырнадцатом году произведен в коллежские асессоры, а ныне — статский советник, кавалер нескольких орденов. В чем же вы опасность усмотрели?

— Знаем, знаем Крылова… Ему ордена дают не за басни, подобные «Рыбьей пляске»… Не за это его и чинами жалуют… Наоборот — для того, чтобы подобных басен у него меньше было… Да не впрок ему, видно, государевы милости. Ну, довольно об этом. Расскажите лучше, как вы осмелились очернить память Гавриила Романовича Державина.