Доржи, сын Банзара

— А ты приглядись к стаду, Доржи, и сам поймешь… Вот посмотри: скот у богачей сытый, холеный… коровы красивые, сильные, они даже мычат по-особому — громко. По пастбищу ходят важно, перед тем как съесть клочок травы, кажется, каждую травинку обнюхают. Крапиву и полынь есть не станут. Молоко у них густое, жирное. Закормленный скот. У бедноты коровенки тощие, некрасивые. Они с жадностью пожирают корм, весною ищут траву в лесу, бродят по дорогам — собирают клочки сена, упавшие с возов. Голодное брюхо уводит бедняцких коров далеко от стада, там они и достаются волкам, тонут в речках, болотах… А богачи смеются, говорят потом бедняку: «Это тебя боги за грехи наказали». И лошади тоже, — продолжает Мунко-бабай. — Погляди-ка на бедняцких лошадей. Хозяин до последнего клочка срезал им хвосты и гривы, чтобы веревку свить, повод для уздечки… Бедной лошаденке от слепней и комаров отмахнуться нечем… Спина и грудь стерты чужой, неудобной сбруей. Сколько ни бей такого коня, он не побежит…

Мунко собирался еще что-то сказать мальчику, но помешал Эрдэмтэ, принес грабли — исправить зубья. Завтра идет косить.

Старик Мунко занялся работой. Доржи сидит молча. Может показаться, что Доржи дремлет, но это не так: мальчик обдумывает слышанное, отмеривает что-то в уме, отрезает там, где это нужно.

В вечернем воздухе над улусом стоит однообразный ритмичный звон — улусники отбивают косы, а Банзара все нет дома, не вернулся с границы. Мать беспокоится: «Неужели не мог договориться с начальством? Он ведь не простой казак, пятидесятник».

Соседи. уже косят. Косят всюду, где только растет трава на зимниках, на буграх, в кустах, на болотистых кочках Намактуя. Эрдэмтэ на своем зимнике прибрал каждую травинку.

«Как бы не упустить время», — думает Цоли. Ей нездоровится, ребята еще малы. Один выход — просцть. помощи у соседей. Соседи бы и рады помочь, да сами разрываются на части. Почти все должны косить сено Данзанову, Мархансаю, тайше, Бобровскому… Пока те не требуют, улусники спешат управиться со своими покосами.

Мархансай решил переждать еще два-три дня, дать траве подрасти. Он знает: стоит ему дернуть невидимую нить, которую он плел долгие месяцы, и пятнадцать — двадцать человек выйдут на его покосы. Они придут в ичигах[41] из сыромятной кожи, в потных, много раз залатанных рубахах. Они придут со своими косами, со своими туесками с простоквашей, усталые, молчаливые, будут работать там, где укажет Хозяин.

Цоли волнуется. «Не могла я заболеть осенью или зимой. В такое горячее время пришла болезнь. От Банзара нет вестей. Качается в седле где-нибудь на склонах Гунзана…» Она отправила Доржи к Эрдэмтэ — может быть, он поможет.

Эрдэмтэ только что пришел с покоса. Он с радостью помог бы, но должен скосить десять десятин Мархансаю да пять Данзанову.

Доржи зашел к Сундаю, но тот уехал в степную думу: его очередь дежурить со своей подводой, развозить нойонов.

У Цоли осталась последняя надежда — на Дагдая. Доржи застал его мрачным и злым.

— Я себе не накосил, даже в унты постелить нечего, а ты говоришь — помогите. А что отец делает? Не велик нойон… — с раздражением сказал он.

Доржи передал матери слова Дагдая. Он думает: «И в самом деле, людям даже свою траву выкосить некогда, не то что нам помогать. А кто будет косить сено у Затагархана? Ему и за слепой бабушкой присматривать надо, да и маленький он еще, слабый… В прошлом году косил, правда, а теперь вон сколько новых забот на него свалилось».

…Вечер завершился шумом, который поднял батрачонок Мархансая Гунгар. Он метался по улусу на хромой кобыле. На этот раз он созывал мужчин:

— Мархансай велит прийти утром косить сено… Да не опаздывать!

После Гунгара соседей обошел Ухинхэн.

— Завтра выходим на покос Аюухан. Мархансай обождет… — говорил он в каждой юрте.

От нижней городьбы Инзагатуя до самой канавы Эрдэмтэ вплотную друг к другу — узкие полоски покосов улусных бедняков. На зимнике покойной Аюухан выросла высокая, густая трава. Ни узкого нет нынче такой травы, как на ее полоске. Летом все, кому удавалось на час-другой урвать воду, пускали струйку и на зимник Аюухан. Сегодня один, завтра другой…

Недаром Мархансай стал подзывать Затагархана, спрашивать о житье-бытье, сунул даже старую рубаху. Встретил Тобшой, пообещал помочь во всем, поддержать. Затагархан и Доржи обрадовались, а Тобшой раскусила, в чем дело: Мархансаю не давал покоя их клочок покоса.

Мархансай действительно подсчитал: на зимнике Аюухан можно накосить тридцать пять — сорок копен сена. В засушливое лето это находка…

Бабушка Тобшой ответила:

— Вы обещали один раз помочь нам. Мы на вас больше не надеемся.