Достоевский и евреи

Достоевский обращался к тематике кладбища и покойников в одном из самых готических рассказов, «Бобок», который он поместил в «Дневнике писателя» в 1873 году, в первый год издания «Дневника писателя». Для нас немаловажен тот факт, что «Бобок», несмотря на полемическую злободневную подоплеку, является произведением литературным и рассматривается в исследовательской литературе как самостоятельный рассказ. В «Бобке» Достоевский выразил свой интерес к материальному и метафизическому состоянию покойников на кладбище. И хотя рассказ написан в шутливых тонах,[588]

«перед невыразимым ужасом этого рассказа» «бледнеют все Danses macabres средневековья» и «романы ужасов» [МОЧУЛЬСКИЙ С. 391]. В «Бобке» Достоевский описал разговоры между покойниками на Петербургском кладбище, и сюжет рассказа строится на контрасте между таинством смерти и пошлой загробной болтовней, пропитанной гниением плоти. Элемент мистицизма в «Бобке» состоит в описании покойников в лиминальной стадии, пока они ещё находятся на земле и в земле. Достоевский показывает свой интерес к возможности воскресения из мертвых, и, переводит в шутку поведение мертвецов, все из которых не хотят отказаться от земных телесных удовольствий. Даже похотливость не покидает желания покойников. Показательно, что среди покойников находится аристократ, некий барон Клиневич, который хвастается тем, что донес на «Зифеля-жида» в полицию после того, как вступил с ним в махинацию. В кладбищенской шутке Достоевский упоминает о денежных авантюрах, в которых принимает участие еврей (или крипто еврей), но выставляет христианина предателем и доносчиком, обобравшим «жида». Однако за готикой, перемешанной с фарсом, Достоевский скрывает серьезный пласт. За литературной шуткой приоткрываются «проклятые вопросы».

В «Бобке» Достоевский описывает кладбище в Петербурге, где земля и могилы пропитаны водой. Эта деталь усиливает аффект ужасов, и выводит читателя на мысль о разложении и гниении плоти. Достоевский открывает суть своего собственного ужаса, связанного с сомнением о возможности воскресения плоти. В сюжете картины похорон Гинденбурга, вставленной в статью в «Дневнике Писателя» «Похороны «“общечеловека”», описано кладбище в Минске. Покойник, «святой» Гинденбург, лежит в гробу со «свежим цветом лица». Чтение не только христианских, но и иудейских молитв служит не только выражением братства на этой земле, но, в метафизическом отношении, показывает единение религий. В интересе Достоевского к этой сцене как решению «еврейского вопроса» сплетаются два пласта: социальный и религиозно эсхатологический. Прочитаем внимательно его пересказ сцены в последующей статье «Единичный случай».

В первом изложении Достоевский не столько пересказывает сцену, сколько переводит ее на язык визуального искусства, при этом предлагает альтернативный сюжет для жанровой сцены в традиции реализма в живописи: