Достоевский и евреи

— что для него характерно, ибо «насмешливо и ернически у Достоевского выговариваются самые существенные вещи» [КАСАТКИНА (IV). С. 427].

Обратим внимание на детали в картине, которую предлагает написать Достоевский:

На полу, на войлочной подстилке крепко спят два младенца еврейчика. Одним словом, аксессуар мог вы выйти хороший. Даже тридцать копеек медью на столе, отсчитанные доктором на суп родильнице, могли бы составить деталь: медный столбик трехкопеечников, методически сложенных, отнюдь не разбросанных [ДФМ-ПСС. Т. 25. С. 91].

В этой сцене Достоевский обыгрывает как бытовой, так и религиозный мотив. Можно полагать, что «тридцать копеек» является аллюзией к Евангельскому тексту, где, как общеизвестно, Иуда получил плату за свои услуги суммой в тридцать серебряников. Т. о., в этой сцене Достоевский показывает, как добрый христианин врач жертвует суммой в тридцать копеек в качестве примирительного жеста, жеста прощения. Достоевский напоминает читателю о временах былых, когда евреи отвергли Христа, и делает это в знак примирения без затаенной обиды. [LIVAK. Р. 161].

Несмотря на постоянное присутствие Христа, Достоевский, концептуально представляет еврейскую семью в свете «Ветхозаветного» канона, который в христианской традиции истолковывается как родовой, «семейный» завет. Здесь устанавливается иерархия между религиями. В своем изложении Достоевский переиначивает изложение сюжета из письма Софьи Лурье, и тем самым выявляет суть своего интереса к еврейству, который основывается на желании понять суть онтологической разницы между иудаизмом и христианством. Жизнь телесная, тайна рождения и смерти, связанная с тайной бессмертия тела и души — вот комплекс тем, которые всплывают в творчестве Достоевского часто в тандеме с еврейской темой, начиная с «Записок из Мертвого Дома». Достоевский вставляет образ Христа в картину для того, чтобы найти подтверждение эсхатологическому вопросу, неразрешенному между иудаизмом и христианством: вопросу прихода мессии. Достоевский начертал образ Христа на поверхности холста не только в традиции иконографии для того, чтобы утвердить его существования, но также и как напоминание самому себе о превосходстве христианства («Всемирной Церкви») над «родовой» религией иудаизма («Синагогой»)[589]. Факт этот свидетельствует о неразрешенности для него комплекса вопросов, связанных с тайной рождения и смерти в контексте религий.

Рассуждая о значении «единичного случая», Достоевский показывает, как важен для него сюжет единения «всех церквей» при участии раввинов: