Достоевский во Франции. Защита и прославление русского гения, 1942–2021

Овлетт утверждает, что сопоставление с такими видами искусства, как живопись и кино, позволяет Мальро лучше понять специфику романов Достоевского (149). Еще одна мысль Мальро, часто повторяемая им в разных текстах, которую выделяет Овлетт, — сходство романов Достоевского с пьесами Шекспира. Мальро сравнивает Ставрогина с шекспировским Генрихом V, Раскольникова — с Гамлетом. Мальро соглашается с мнением Горького, для которого «Достоевский — самый великий поэт после Шекспира», а в сцене из «Идиота» ему слышится «эхо „Макбета“» (149). Их произведения — продолжение традиций античной трагедии. Рассуждения о киноязыке также рождает у Мальро ассоциации с Шекспиром: «то, что связывает кино и роман, — это драма». Творчество Достоевского и Шекспира объединяет сценический динамизм, резкая смена планов, порождающая разрывы, обладающие важным смысловым значением. Мальро в кино интересует «возможность художественными средствами связывать человека с миром (в космическом плане) иными художественными средствами, нежели язык. Эта связь устанавливается в шекспировской драме через лиризм, в романе — посредством внедрения в повествование описаний внешней по отношению к персонажу реальности» (177), в результате чего возникают эллиптические конструкции. Овлетт приводит слова Мальро, присутствующие в материалах к коллоквиуму Шпербера, в которых он вновь обращается к сравнению Достоевского и Шекспира Горьким, вспоминающим финал «Братьев Карамазовых», где Дмитрий разговаривает с бывшей невестой Катей, и та внезапно замолкает, потому что видит, как входит Грушенька. Для Мальро «это удивительный кинематографический эффект. Хотя такой резкий маневр, в манере Шекспира, может показаться банальным, точность его воздействия все же вызывает восхищение» (182).

Масштабность и основательность исследования Овлетт выражаются как в широком спектре поставленных проблем, так и в стремлении совместить рассмотрение глобальных вопросов с анализом более частных мотивов и деталей, общих для обоих писателей (устойчивые «схемы», мотивы, образы «порога», «сеней» и т. д.); используя знание языка, автор пытается в соответствии с логикой своего исследования трактовать этимологию некоторых русских имен (правда, не всегда убедительно: так, например, фамилию Ракитин она связывает почему-то со словом «рак»).

Обозревая все творчество Мальро, Овлетт последовательно и методично выявляет в его художественных произведениях следы присутствия Достоевского, в результате чего возникает своеобразное интертекстуальное пространство, которое включает в себя сходные мотивы, ситуации, персонажи, детали, позволяющие говорить о перекличке произведений Мальро и Достоевского. Хотя многие из этих сопоставлений уже присутствовали в работах других исследователей, Овлетт дает им новую трактовку, вписывая в общий контекст книги, объясняя сходство общими эстетическими взглядами на литературу французского и русского авторов и вместе с тем постоянно подчеркивая идеологические расхождения. И того и другого волнуют больше других «проклятые вопросы бытия», но решаются они по-разному: у Достоевского это путь противостояния смерти и Злу через страдание — к Христу как единственной правде; у Мальро — преодоление абсурда существования через противоборство социальному Злу и страдание, выводящее к революции, бунту.