Дождь в полынной пустоши

— А что страх? Они бога не бояться. А тут нищий. Воды попроси — не плюнут, упадешь — перешагнут.

— Бога не бояться, у него спрос за прошлое, а ты им про будущее растолкуй. Будущего бояться все. Потому как не сведущи. От нищего до короля.

— За кликушество побить могут, — извострился Альтус. Советовать, конечно, не торбу с каменюками таскать, но не похоже на советы.

— Не кликушествуй. Обвиняй. Виноватый щедрее. А перетрусивший вдвое. Знамения избранным откроются. На избранных клюнут все. Всяк захочет быть отмеченным печатью божьей.

Альтус перестал чавкать. Неспроста с ним такие разговоры ведут. Не от праздного желания поболтать. Значит, чего-то хотят? Чего? И что ему с того перепадет?

— И какие знамения грядут?

— Неважно какие. Лишь бы в кружку бросали.

— А не сойдутся?

— Не сойдутся, сами придумают.

— Умишком их бог обидел, придумать.

— Тогда ты постарайся. Лики огненные в небесах ночных, огненными слезами плачущие.

— И к чему такие напасти? — старался ничего не упустить Альтус. Сцена приучит чувствовать аншлаг в зале и полные сборы.

— К голоду. В наказание. Не подал ближнему, пожалел куска хлеба, за то и ответ держать. Как в зеркале, какую рожу скорчишь, такую и увидишь.

— Чумы бы больше испугались.

— От чумы монетой пусть и серебряной не откупишься, а вот с голодом попробуют вывернуться. Кинул грош и богу хорош.

Альтус дураком не был. Не в его положении таким быть.

— Странно говоришь. Вроде аптекаря. Чем проще хворь, тем дороже и чуднее лекарства. Что скажешь?

— Одежку смени. Плащ особенно. Воинский. А война не популярна у народа. Особенно последняя. Когда короля, по его же глупости, поимели неумытые степняки.

— Оно конечно… так и есть, — согласился Альтус.

Доелся лук, вышибив напоследок богатую слезу. Дохрустелась лепешка, осыпаясь крошками на грудь. Безвкусная вода выпита, а опитки выплеснуты на ступени. Под рванье неспросясь лез холодный туман с канала. Альтус кутался, согреться. До утра далеко, дум много.

— Будущего бояться все, — запоздал выразить согласие нищий, но за спиной давно никого нет.

В темной вуали ночи прорехи огней. Моргают факела драбов, тусклы окна домов. Фонари шинков и борделей высматривают заблудившихся и замерзших, приютить и обласкать. Где-то никак не уймется веселье и слышен свист, топот и радостные крики. Дерет глотку голодный младенец, ожидая мамкину титьку. Надсадный бабий вой — муж уму разуму учит. Стучит молоток мастерового, за день не успевшего с заказом. Заливается лаем блохастый пустобрех. Ему все равно на кого лаять, на луну, прохожего, крысу, шмыгнувшую через дорогу, на запах крови, принесенный ветром, на шум шагов или звень металла.

— Не дергайся, дядя. Неровен час порежешься, — Крюк сунул нож под подбородок лекарю. Небольшенький такой ножичек, с локоть.

— Или заколешься, — хыкает Щерба, обшаривая жертву.

— Что вам надо? — мандражит лекарь. От страха в голове пусто, в коленях слабость и свинцовая тяжесть в мочевом пузыре. Не хватает духу не то что сопротивляться, а закричать. В глотке сухота, что в натопленной печи.

— Лужу не наделал? — прижал беднягу к стене Крюк. — А? Не наделал? Нет?

— Не…

— Ну и молодца, — похвалил Щерба. — Мужик! Свой парень!

— Деньги давай! — Бык сунул в печень лекарю свою пудовую кулачину.

Бандит отличался неимоверными габаритами и дурной силищей. На спор обжирал борова и выхлебывал полведра любого пойла, что пива что вина. То же на спор. Над ним подшучивали: «Такого родить — две пизды надо, одной мало.»

— А… я…

— Ты чего там блеешь, сучонок? Мошну доставай. Купца Уриха пользовал? Пиявки, мазюки? Нешто не рассчитался?

— Не…

— Не ври сука! Не ври! Задавлю! — и кулачиной в печень, в грудину, в печень, в грудину…

— Уймись живодер, — прикрикнул на напарника Крюк, подстегнуть страсти.

— Давай по-хорошему! — уговаривал Щерба лекаря. — Нам лишний грех не к чему.

— Задавлю! — лез Бык с расправой. Огромная лапища мелькнула перед лицом лекаря. Попадет — смерть верная.

Не сведущ лекарь в бандитских хитростях. Не задавит. Крюк приучал своих — всех резать да убивать, кончаться денежные люди в городе. Или с охраной будут ходить. Не подступишься. А так карманы вывернули, по ребрам и мордасам надавали, чтобы поумнели, и отпустили. Пусть идет, зарабатывает. И овцы целы, и стричь их вдругорядь можно, и на будущее умным людям прибыток.

Лекарь трясущимися руками полез запазуху, аж подмышку, и вытащил толстый кошель.

— Вот здесь все. Сто пятьдесят…

— Еще бы в яйца засунул, — Крюк одобрительно потрепал аптекаря по щеке.

— Золотом взял?

— Ссссссеребром.

— Чего ты таких скупердяев лечишь? — ухмыльнулся Крюк.

— Пусть бы загнулся. Другие бы щедрей сталииииии…

Голос Быка потух на последнем слоге. Крюк увидел, округлившиеся глаза аптекаря. Резко повернулся. В тот самый момент, когда нападавший уже вбивал Щербе в пасть последние зубы.

Хрясь! Хрясь! Хрясь! Щерба пробовал заслониться рукой. Лучше бы не пробовал. Нападавший двинул с боку, в висок. Колючий звук лопнувших костей заставил Крюка вздрогнуть. Щерба повалился на земь.

— Ты…, — только и успел выдохнуть грабитель схлопотав пинок в живот. От удара влип в стену.