Дождь в полынной пустоши

— Скажу по секрету… Только тебе. Целовался с медведицей.

— ???

— Я думал она заколдованная гранда.

— Хи-хи-хи, — прыснула девочка, озорно заблестела глазками и протянула руку потрогать шрам. — Он такой…

— Я его не замечаю. Хотя моя сестра, которая осталась дома, назвала меня уродом.

— Правда? — возмутилась Янамари. — Разве можно так говорить?

— Оказывается да. И ей это сошло с рук. Ей многое что сходило…, — рассказывал Колин.

Его слова находили живой отклик в детской душе. И сейчас девочка больше переживала за него, чем печалилась собственными невзгодами.

— Но ты еще не знаешь о подарке самой младшей.

— Какая-то дрянь? — возмущена девочка догадкой.

— Про это лучше не говорить. И даже никому не показывать.

— Значит дрянь, — осудила Янамари неведомую сестру своего собеседника.

— Мне стыдно за нее, — согласился Колин.

Девочка тяжко вздохнула.

— Это все из-за шрама? Да? — повторила она в очередной раз.

— Шрам не причем. Они меня не любят. Если не любят родные, трудно ожидать любви от других.

— Поэтому хочешь, чтобы я была твоей сестрой?

— Было бы здорово.

Янамари воздержалась спросить о важном для нее, проявив не свойственный возрасту такт.

— Пойдем-ка домой, а то тут холодно, — предложил Колин уже успокоившейся девочке.

— Это не наш дом… А я тебя видела на корабле. Ты выкинул в воду меч и книгу.

— Подсматривала?

— Мне было страшно. Корабль качался, — она переступала с ноги на ногу, изобразив качку палубы. — Я думала, попала в маслобойку. А зачем ты выкинул вещи?

— Ненужное стоит выкидывать. Оно мешает.

— А Фабриус говорил, оружие для мужчины все.

— Он по-своему прав. Но мне не зачем тот меч. У меня есть другой, свой. Так мы возвращаемся? Могу тебя понести. Ты наверно замерзла и устала?

Девочка кивнула, соглашаясь — замерзла. Нести себя заупрямилась и не позволила.

— Я взрослая…, — пожаловалась она. — А взрослые ходят сами.

— А мы всех обманем…, — заверил Колин и глазенки девочки озорно заблестели. Обман виделся ей забавой, а не предосудительным действием. — Снимай башмак.

Сама юная баронесса разуться не смогла. Колин помог и, нашарив под снегом маленький камешек, сунул в обувь.

— Ой, — наступила она. — Больно.

— Вот видишь, ты не можешь идти.

— Нет! — с удовольствием призналась девочка. Дети любят простые хитрости. Они им понятны.

Колин подхватил реву на руки.

— Только ты меня не выдавай.

Янамари отчаянно замотала головой. Ни за что!

Его уже искали. В комнате, во дворце, всполошив всех. Гранде доложили о возмутительном правосудии унгрийца, и Сатеник хотела его непременно видеть. Она просто не могла дождаться, с ним встретиться. Накоротке. Что он себе позволяет? Серебряный Двор не бандитский притон! В конце концов, кто он такой? Нищий уродец? Сидел бы себе ниже травы и вел себя тише воды, довольствуясь тем, что имеет. Кровь стучала в висках и приготовлено множество нелицеприятных слов. Легко Латгарду советовать проявлять выдержанность. Все это чепуха, если не можешь позволить, то, что хочешь себе позволить!

— Жду твоих объяснений! — объявила Сатеник унгрийцу, несущему на руках девочку… Замарашку. С перепачканным лицом, с грязными руками, которыми она словно клещ вцепилась в Поллака. Её Двор неумолимо превращался в пристанище нищенок, грязнуль и разбойников.

— По какому поводу, эсм?

— Во всем сразу! Какие есть!

— Баронесса Аранко подвернула ногу, — Колин опустил девочку на пол. Он нарочно проигнорировал комментировать «подарок» вифферу, ибо только это могло послужить причиной державного гнева. Унгриец хитрил, желая выделить, здоровье его юной подопечной для него важнее. Догадливый ребенок сделал шажок приветствовать гранду и захромав, заойкал. — И нуждалась в чье-либо помощи.

— А вы что? Костоправ? — готова взорваться Сатеник. Она вдохнула выплеснуть накипевшее. Не все относилось к Поллаку или касалось лично его, но он отличный громоотвод для разрывающих ее эмоций.

— Он мой любовник, — решилась вмешаться Янамари.

Кто-то на мгновение сыграл в замри-отомри. Люди в зале, те что присутствовали по причинам и без оных, уподобились статуям.

«Не так плохи, как думают о себе. И не столь ужасны, как выглядят со стороны.»

Колину показалось, гранду сейчас хватит удар. От негодования, возмущения и других чувств, обычных такому дикому признанию. Виффер потянулся к мечу. У него тоже есть, что предъявить унгрийцу.

«Забавно,» — наблюдал Колин кипение страстей. И каких страстей! Его сейчас вот-вот распнут. — «Кто из них вперед? Скар или гранда?»

— Эсм баронесса неправильно перевела с унгри на эгле, — снисходительно пояснил возмутитель спокойствия. Обстановку следовало разрядить. — В унгрийском пʼров означает тот, кто любит и защищает, а вовсе не то, о чем все подумали.

И праведные в гневе признали ошибки и умягчились сердцами? Как бы не так?! Ему не поверили. Нет тому оснований. Люди легко идут на поводу своих предубеждений и столь же легко приписывают предрасположенность к ним других, не забывая сгустить краски. Черный отчасти цвет, но в основном квинтэссенция порочности.