Дождь в полынной пустоши

Встреча грозила не то что затянуться, а обернуться серьезным скандалом. Какими идиллиями и иллюзиями не забивала голову Арлем, какой вздор она не выдавала ими вдохновленная, по статусу она фрей. Для бедного новика избыточно много. Не все правила дозволено нарушать при первой возможности. При второй тоже. А некоторые останутся незыблемыми навсегда. Различать возможное, невозможное и недопустимое, умение высшей пробы. И неважно новик ты или король.

«Пожалуй, перестарался,» — осадил себя унгриец продолжать накалять спор. Для верности прибегнул к испытанной и проверенной хитрости. Трюк срабатывал безотказно и Колин им, от случая к случаю, пользовался. Улыбнулся, шагнул под свет и повернул голову. Лицо человека сменилось на ужасающую личину. Уродливый шрам чудовищными бороздами стекал к нижней скуле. Один из грубых швов оттягивал веко, другой козелок уха. Тонкая кожа выглядела плохо выделанным пергаментом, кое-как закрывавшим рубленое месиво жевательной и щечной мышц. Когда при движении челюсти пергамент кожи натягивался, казалось (казалось ли?) за желтой заплатой просматриваются язык и зубы.

Действительность, не ошеломляющая, но отрезвляющая. Вроде кружки холоднющей воды. Не пить. За шиворот.

Изумительное хлопанье ресницами и неповторимый изгиб бровей. Полуоткрытый ротик и растерянность, беспомощность, незащищенность, отчаяние.

— Господи…

— Он самый…, — Колин припомнил некогда доверительно сказанное фрей в узком кругу своих не в меру разговорчивых подруг. — Не совершенен, значит, порочен.

Послесловием к стычке с исповедницей, закончившейся столь неромантично, унгрийцу неожиданно увиделась заманчивая возможность упрочить свое положение.

«Кому доверяешь свои мысли, кого подпускаешь к своему сердцу, рано или поздно возьмется решать за вас о благом и дурном. Обставит вашу жизнь вешками правил и всевозможными табу, приучит к мелодии, под которую будете маршировать, спать, где укажут и есть, что дадут. Лизать левую руку и бояться правой[56], — думал Колин об Арлем и гранде, складывая занятный и многообещающий пазл. — Такой человек для одних вреден. Для других весьма полезен. Апории Зенона. Где-то я уже этим хвалился?»

Непредвиденные и неожиданные встречи в такую рань, способны выбить из колеи. Но не настолько, отменить дела запланированные и приятные.

— Вставай, засоня, — Колин тихонько потянул с девочки одолженный вечером плащ.

— Я не сплю, — проворчала Янамари, не желая расставаться с покрывалом. — Мне тепленько-тепленько.

Не стал торопить. Ей спешить некуда, а он переживет потерю пяти минут. Да и заспанная мордашка выглядела уморительно.

Девочка повозилась и со вздохом, не открывая глаз (не открываются они!), села на кровати. По-воробьиному нахохлилась, кутаясь в плащ с головой. Странно, что избитая непогодой и временем скорее тряпка, чем одежда, в состояние согреть.

— Еще немножечко, — попыталась повалиться Янамари.

— Как хочешь. Обед подождет, — произнес Колин, не повторяя попытки растормошить сонную девочку.

В ответ живот Янамари предупредительно уркнул. Самый сладкий сон не заменит самого пресного пирога.

Она приоткрыла веки, поглядеть вокруг. Пошмыгала носом. Ни на глаз, ни на нюх никакой еды!

— Сначала умыться, эсм. Лицо, руки. Все как полагается.

Девочка удивленно хлопнула длинными ресницами. Как? Как он её назвал?

— А можно потом?

— Нельзя.

— У меня…, — хотела признаться она, но увидела выставленные на табурет таз и кувшин.

— Все давно готово.

Янамари соскользнула с кровати, и обреченно поплелась умываться. Зачем-то заглянула в кувшин.

— Холодная, наверное, — передернуло девочку от мысли о стылой воды. Она даже дыхнула, проверить, идет ли пар изо рта. Идет. В комнате прохладно. А от воды будет еще холодней.

Колин поднял кувшин, приглашая подставить ладошки.

— Эсм…

Обращение действовало лучше всяких уговоров и понуканий. Янамари храбро сложила черпачок из пальцев. Поджав губы не ойкать от холода, старательно смыла с рук остатки грушевой гнили, тщательно повозила щеки и лоб. По-мужски фыркнула, разбрызгивая воду по сторонам и на себя.

— А где полотенце? — стряхивала девочка воду в поисках вытереться.

Пригодился один из платков, купленных на Блохах. Колин рассмотрел побуревшую от грязи ткань. Не помешало бы сводить юную эсм в мыльню, ну тут уж скандал обеспечен.

— Теперь можно за стол! — позволил он.

— А молиться? — с настороженностью спросила Янамари.

Унгриец пожал плечами. Не вижу необходимости. Девочка облегченно вздохнула. Есть хотелось сильней, чем рассыпаться в благодарностях Всевышнему, за хлеб насущный. Хлеб вкусней молитвы.

— Мэлль! — позвал Колин.

За дверью услышали. Закутанная в плат пирожница внесла в комнату большую тарелку, накрытую сверху миской, и кружку парящего молока.

— Ну-ка, — перехватил Колин блюдо, накрыв своей ладонью горячущую ладонь девушки. Лицо Мэлль от волнения отобразило попеременно все краски радуги.

— Саин, — произнесла она одними губами. Мольба, пожелание, слабое сопротивление… Все сразу.