Дождь в полынной пустоши

Она его караулила в Зале Арок. Фрей Арлем. Иначе для чего торчать на сквозняке, в вонючем полумраке, отгоняя привязчивых борзых и слушая визг довольных ратонеро, давивших бесчисленных крыс буквально под ногами. В пользу подозрений говорило слишком порывисто движение навстречу. И лицо. С каких пор вдохновлены с ним встретиться в таком малопригодном для встреч месте?

— Вы недобры, — прозвучало запальчивое обвинение. В речи Арлем смешались и негодование, и побуждение выговориться и превосходство нести правду. Святую и чистую.

«Сколько ветра и впустую,» — посочувствовал Колин попечительнице морали. Месть за Гарая не вершина человеколюбия, но и не повод воодушевлять милых барышень вмешиваться и проповедовать. Ни малейшего желания из показной любезности кивать и соглашаться с упреками в свой адрес.

— Смотря к кому, — поприветствовал он Арлем поклоном. Крамольный порыв подхватить и притиснуть девушку, унгриец отнес к подсознательному стремлению выглядеть «зерцалом доблести и чести» и не кем иным. В любом равно уживаются рыцарь, дикарь и раб. Доминирование — вопрос обстоятельств и характера.

— То, что вы передали вифферу…, — жестикуляция дополняла слова, чувства и эмоции. Их с избытком. Этакая куча мала и над ней священная хоругвь личной причастности ко всему на свете.

— Ах, вы про это…

— Убийство — грех и великий! — строжайше объявили унгрийцу.

Грех ли убийство? С точки зрения общества так и есть. Но кого и когда это останавливало? И само общество и тех, кто его составляет. Пожалуй, по поводу греха смертоубийства, к обществу претензий значительно больше, чем к зарвавшимся индивидуумам.

«На чай не пригласят,» — снисходит на Колина облегчение. — «Мило, мило с их стороны.»

— Глядя на вас, эсм, позволю себе утешиться и сожалеть, — ответил унгриец, ни в чем и ничем не проявляя ни того, ни другого.

— Утешиться? — сверкнула глазами фрей. Говорить об утешении её, и только её, прерогатива, а не этого… Она постеснялась своей несдержанности.

«Эспри ей идет,» — одобрил Колин изменения во внешности исповедницы. Довольно-таки странные изменения. Для монашки. Светские. — «Не уж-то ради меня?»

Обманываться присуще всем. Унгриец не исключение. Извиняет лишь незнание. Белое перо, украсившее волосы фрей, символ связи с Небесным воинством. Тех, кто вверил свои помыслы и устремления божьей воле.

— Не существует неискупимых грехов, — признался Колин собеседнице.

— И это наделяет правом своевольничать? Судить. Карать. Взыскивать мерой большей за меньшее.

— Ни-ни. Сожалеть…

Ух, ты! Фрей напомнила унгрийцу ратонеро, в выжидающей стойке атаковать.

— …Не все догадываются об искуплении.

— И как это оправдывает нарушения заповедей, данных человеку свыше?

— Оправдывает, — заверил унгриец. — Иначе… И грешный и праведный едино войдут в царствие Его, но те, кто укрепятся в числе первых… выглядит наглым обманом.

— Вы смеете о том говорить? Вы, заклавший душу на алтаре грехов!? — прозвучало слишком хорошо для пылающей праведным гневом юницы.

— Некоторые неспособны и на это.

— Неспособны на что? Отнимать жизнь? — тучей двинулась Арлем на унгрийца.

— Пожертвовать бессмертной душой. С алтарями все просто прекрасно, а вот с душой… Есть чем жертвовать?

Фрей выглядела — залюбуешься! Розовые щечки, гневный взгляд, стиснутые в кулачки побелевшие пальчики.

«Всякая женщина зло, но дважды бывает прекрасной, на ложе любви и на смертном одре… Паллад не прав. В гневе они чудо, как хороши,» — восхитился унгриец спорщицей.

— Душой наделен всякий живущий под дланью Творца! Слышите? Всякий! — возмущена до предела фрей. — И создал Господь Бог человека из праха земного. И вдунул в лицо его дыхание жизни. И стал человек существо живое…

«Впечатлить сумела, а убедить слабовата? Гетера Фрина в доказательство своей невиновности обнажилась перед ареопагом. Замечательный подход в отсутствии безусловной правоты. Повторит и я готов смиренно признать любые ошибки и принять любую епитимью,» — умиротворялся Колин страстными порывами исповедницы. Что поделать? Отголоски желания тискать и мять.

Подозревала ли нет фрей о подобном способе взять над унгрийцем верх, но возможность безнадежно упустила.

— Совершенно верно, — согласился Колин с приведенной цитатой, перед внесением некоторых уточнений. — Но относится, исключительно, к способным каяться. Осознающим собственную греховность. Так, что, не согрешив, не выяснишь, присутствует в тебе душа или это газы скопились внизу живота. Попадешь туда, — большой палец задран вверх, — а предъявить-то и нечего. Ни терний, ни звезд с них. Для чего жил? Что нажил?

— Вы… Вы…, - смутилась Арлем. Мысли смешались, устоявшиеся логические умозаключения перепутались. — Как вам дозволяют входить в храм!? Допускают к причастию!?

— А что мне в храме делать? Церковное золото меня не прельщает, — жалобился Колин, поддразнить исповедницу. — За монашками подглядывать? В хоре такие уродины, — унгриец озорно подмигнул. — А вот в Пряжке… Там и обеды приличные.